Валентин Аккуратов - Мир “Искателя” (сборник)

— “Не огорчайте…” Добрый был человек. Как старый доктор.

— Он курил?

— Кто? — переспросил Ефим.

— Фельдшер, которого вы доктором зовете.

— И пил… Как же это вам спирт в магазине дали?

— Я и запретил продавать.

— Благодетель… — пробубнил Ефим, но, подумав, добавил: — Оно, конечно, правильно. Вам работы меньше. А то на такой холодюге отморозит кто какую-нибудь конечность.

— Я о людях думаю. Работы не боюсь. В медицине главное — профилактика.

— Как и в нашем шоферском деле, значит, — сказал Ефим и подумал, что любопытный человек доктор. В деле своем, видно, толк знает, а говорить начнет, словно начальник гаража, который сам не расписывается на бумагах, а печатку резиновую со своей подписью приляпывает. От лени, что ли, так у них получается.

Свет фар впереди машины странно вильнул.

Послышался треск и скрежет.

Владимир Петрович ударился головой о ветровое стекло, зажмурился. Его швырнуло обратно в кресло, он открыл глаза и увидел: свет фар призрачно шевелится в водяных струях.

Ефим орал во все горло какое-то длинное ругательство.

Сначала Владимир Петрович ничего не мог понять: ни причины толчка, ни треска, ни того, почему померкший свет фар переливается в быстрых водяных струях. Перед его взором все еще торчало ослепляюще утомительное пятно, только теперь оно выглядело черным. Еще он понял, что машина стоит, накренившись вправо. Но крен небольшой. Только почувствовав, как отяжелели его ноги и нечто холодное облепило его по пояс и с каждым мгновением тяжесть и холод поднимаются выше и проникают к телу, доктор осознал происшедшее: машина проваливалась. Они тонут.

— Вылезай! Вылезай! — толкал его шофер.

Тогда он увидел воду в кабине, с всплеском сунул в нее руку в перчатке, нащупал и рванул запор. Плечом открыл дверцу. Вода ринулась в машину потоком. Брызги летели в лицо. Сжимая в одной руке чемоданчик с инструментами и медикаментами, другой опершись о спинку кресла, доктор пролез в дверцу, и вода обступила по пояс. Доктор увидел закраину льда. Она была рядом. Он оперся о лед грудью, но тот хрустнул, и Владимир Петрович едва удержался, чтоб не свалиться в реку. Тогда, не выпуская чемоданчика, он ухватился левой за верх “газика”, а правой стал бить по льду, обламывая слабый край.

Он делал это бессознательно в слепой жажде выбраться, хотя в его сознании, точно брызги ледяной воды, замерли неопределившиеся еще мысли о бесполезности всего, что он делает. Он ощущал на влажном лице слабое, но жгущее морозом дыхание ветерка, который всегда тянет вдоль реки. Но доктор продолжал колотить по льду что было сил. Наконец лед перестал обламываться под ударами. Доктор почти лежал на воде. Она поддерживала его и в то же время толкала в грудь, затягивала под кромку.

Решившись все же, Владимир Петрович подался назад, собрался и оттолкнулся от подножки машины, на которой стоял.

Он плюхнулся на закраину животом. Лед выдержал. Доктор подтянул левую руку, сжимавшую чемоданчик, поставил его на снег.

Все его силы отняли несколько секунд борьбы. И страх. Ошеломляющий, деревенящий, какого он не испытывал никогда в жизни. Он несколько раз глубоко вздохнул, и лишь тогда у него достало воли заставить себя вытащить из воды одну ногу, потом другую. Он пополз.

— Стой!

Доктор остановился.

— Поворачивай!

Он повернулся на четвереньках к промоине, из которой высовывался верх “газика”. Увидел Ефима. Тот стоял на подножке и что-то держал в руке.

— Ползи сюда.

Доктор подполз к закраине.

— Держи.

Владимир Петрович протянул руку и взял бутылку. Под левой, на которую он опирался, треснул лед. Доктор коротко взвизгнул. Попятился. Он видел, как Ефим взобрался на крышу и прыгнул оттуда, словно нырнул, на кромку. Упал. Охнул. Послышался треск льда. Владимир Петрович боком, по-крабьи, отполз подальше от полыньи. За ним полз Ефим, поджав правую руку.

— Хватит, — приказал шофер.

Ефим стал на колени. Топнул ногой по льду. Из валенка фыркнула вода. Осыпалась льдинками.

— Можно вставать.

Они поднялись. Им была видна промоина, в которую угодила машина, и призрачный свет фар под водой.

Ефим выругался.

— Костер надо развести.

— Чем? — зло спросил Ефим и выругался.

— Сколько осталось до поселка?

— Пятнадцать…

— Конец… — проговорил доктор, еще не осознав толком сказанного. Но раз произнесенное, это слово, будто эхо, заметалось в сознании. И тогда он почувствовал, как холод сначала иглами, кое-где, а потом все плотнее и плотнее сковывает его. Холод и жуть. Под их натиском сжалось в комок сердце. — Не дойдем… и километра… — зубы доктора стучали. Он ощущал, как белье на нем становится льдом. — Конец…

Ефим резко, левой ударил доктора в подбородок.

Доктор сел на лед.

— Глупо… — проговорил Владимир Петрович, коченея. — Глупо…

И неожиданно для себя произнес длинную фразу. Она вертелась у него в мозгу, может быть, даже раньше, чем он в первый раз выговорил: “Конец”.

— Один сказал… Если умрешь… в четверг, то… не придется умирать в пятницу.

— Дай…

Ефим вынул из руки доктора бутылку со спиртом, выдернул пробку зубами и отпил. Протянул доктору.

— Пей!

Усмехнувшись, доктор отпил большой глоток спирта, который показался ему просто очень пресной водой. Ефим отобрал бутылку, посмотрел на нее, швырнул в сторону:

— Я постараюсь умереть в субботу. А лучше в понедельник… Вставай!

— Глупо… — машинально произнес Владимир Петрович, пытаясь подняться. — Минус пятьдесят пять… Да мокрые. Минус пятьдесят пять! Да мокрые! М-мок-рые! Ты сошел с ума!

— Веселее! — и Ефим подтолкнул доктора носком валенка в спину. — Вставай!

Владимир Петрович качнулся. Заскрипел. Подумал, что скрипят зубы, но понял — одежда. Замерзла одежда — шевельнешься, скрипит. Доктор честно пытался подняться, но не смог: он вмерз в свои меха. Ефим зашел сбоку. Ткнул в плечо. Тогда доктор упал на бок. Затем самостоятельно, скрежеща и повизгивая оледеневшей шубой и унтами, стал на четвереньки, поднялся.

— Посмотри, — Ефим с противным ледовым скрипом протянул доктору правую руку. — Не слушается.

Ощупав запястье, Владимир Петрович сказал:

— Перелом. Закрытый. Обеих костей.

— Нехорошо.

— Нехорошо, — согласился Владимир Петрович и подумал, что на морозе это совсем плохо и, наверное, руку выше запястья придется ампутировать. Она отмерзнет. Первое, что отмерзнет у Ефима — это сломанная правая рука. Вот почему он бил левой.