Виктор Смирнов - Искатель. 1966. Выпуск №5
Но как бы то ни было, «да» было сказано. Я не без внутренней борьбы подавил трусливые мысли и решил, что мне будет легче, если я во всем буду полагаться на старшего лейтенанта Чернова. Он знает. Он знает, что так нужно для того, чтобы поймать таинственного преступника. Стало быть, надо помочь — и точка.
Тем временем Павел отдавал короткие и четкие команды, все пришли в движение, как будто ждали каких-то решительных действий. Один Сковороденко остался сидеть в кресле, не без иронии поглядывая на суету. Странно, но зараженный скепсисом доктор тут же принялся выполнять указания старшего лейтенанта, словно бы передав своему противнику недоверчивую улыбку.
— Что-то я такого не припомню в практике, — громко пробормотал лейтенант. — Существуют методика, инструкции… Ну ладно, завтра будем разбираться в управлении.
Через несколько минут милицейский «газик» отъехал от ворот и скрылся в лесу. Сабареев подмел участок так, чтобы на кем не оставалось никаких следов, затем я прошел от калитки до крыльца, оставив на песке отпечатки ботинок. Не без содрогания надел я ватник, принадлежавший Воробьеву.
Мне показалось, что одежда еще сохраняла тепло. Павел надвинул мне на лоб кепку-«ленинградку», поставил меня между холодильником и окном, покрутил немного и, удовлетворенно хмыкнув, сказал, что «в целом порядок». Затем он проверил пробки в счетчике и, вывернув лампочку в кухне и подсвечивая фонариком, вставил в патрон двухкопеечную монету, затем снова ввинтил лампу.
Все это происходило в ускоренном темпе, как будто в старом немом фильме. Скрипнула дверь, и узенький луч карманного фонарика исчез. Через минуту затих и шепот в гостиной.
Я стоял у окна, чувствуя себя персонажем собственного материализованного сновидения. Бурные события, которые увлекли меня в этот Казенный лес, привели к какому-то ирреальному финалу. Вот я стою в темном чужом доме — и я это уже не я, а беглый заключенный, рецидивист Рыжий Санчо, только не тот Санчо, что едет бездыханным в тряском «газике», стукаясь головой о лавку, а другой, его двойник, теплокровная, искусно смоделированная копия. На мне его ватник и кепка, от ватника пахнет шпалами, мазутом — запахами бегства, а у фуражки согнутый маленький козырек с оторванным краем, козырек, достойный Саньки Рыжего.
Стало до дрожи жутковато. Скрипнула где-то рассохшаяся половица, я вздрогнул и невольно вытер ладонью лоб. Гудел холодильник — только сейчас я различил этот звук, выделившийся из абсолютной, как мне казалось, тишины. Потом «кап-кап» — напомнил о себе умывальник. Где-то в лесу загуркотал мотор. «Милицейские чины, естественно, вынуждены были подчиниться, — мелькнула мысль, — но я-то, я-то зачем поддался?»
Быть может, прав Сковороденко и вся эта инсценировка не что иное, как мальчишечья выдумка Чернова, вызванная необдуманной жаждой действия.
Окно вдруг озарилось голубоватым мертвенным светом автомобильных фар. Прорычал мотор, хлопнула дверца машины. Я замер, нервы, словно провода, передавали звук неслышных еще шагов человека. Погасли фары. Снова наступила полная темнота, только холодильник смутно белел в углу.
Сейчас хозяин войдет на участок и увидит взломанный замок на дверях. Скорее всего, испугавшись, он бросится к соседним дачам, чтобы позвать людей, поднимет шум… На этом и закончится наш «эксперимент».
Провизжала ржавыми петлями калитка. Тяжелые шаги послышались на крыльце. Потом лязгнуло чем-то металлическим — очевидно, Шавейкин нащупал замок, висевший на клямке.
Нет, он не остановился в растерянности и испуге. Смело шагнул в темный дом. Он не спросил «кто там», не издал ни одного удивленного восклицания. Либо этот Шавейкин был поистине бесстрашным человеком, либо…
Совсем рядом я услышал дыхание Шавейкина. Он остановился на пороге кухни. Должно быть, его глаза уже привыкли к темноте, и на фоне окна, стекла которого просеивали тусклый вечерний свет, он увидел меня.
— Это ты? — спросил он шепотом.
Я подавил готовый сорваться ответ. Послышался шорох — рука нащупывала выключатель. Я прикрыл лицо. Раздался характерный треск короткого замыкания — яркая вспышка на какую-то долю секунды озарила дом. Я успел разглядеть сквозь пальцы человека в синем плаще.
Темнота обрушилась, как удар. Человек зажег спичку, но она осветила лишь его лицо — узкое, длинное, на котором гримаса испуга стиралась искусственной улыбкой. Спичка дрожала.
— Не закрывайся, — сказал он. — Это я, Шавейкин. Спичка упала на пол, словно бы выбитая дрожью из рук.
Мгновенным, как вспыхнувшая в лампе искра, озарением я понял, что этот человек ожидал увидеть меня, Рыжего Санчо, мертвецом. Какая-то напряженная работа клокотала в его мозгу.
— Я не мог приехать раньше, Саня, — сказал он сдавленно и заискивающе, преодолевая спазмы голосовых связок. Слова нащупывали дорогу ко мне, словно палка слепца, постукивающая по асфальту. — Ты позвонил так неожиданно… Но теперь будет порядок, Саня. Здесь тихо, спокойно. Ну, что ты молчишь?
Я затаил дыхание.
— Что ты молчишь? Ты живой, Саня? — взвизгнул он, давая прорваться надежде. — Что ты молчишь? Ты не должен плохо думать обо мне, Саня. Я не виноват, что так получилось.
Ладонью я зажал рот. Вот оно что… Они одного поля ягодки, Санька Воробьев и этот владелец недвижимости из Казенного леса.
Я сделал шаг вперед. Шавейкин, споткнувшись о порог, отступил.
— Я твою долю, Саня, сберег. Я все сделал для тебя, Саня…
Я чувствовал где-то перед собой растопыренные пальцы Шавейкина. Он словно отмахивался от призрака.
Дверь гостиной распахнулась от резкого толчка, и сноп света извлек Шавейкина из спасительной темноты, приковал к стене. Так же, как и я, не шевелясь, он заслонился одной рукой, а другую протянул вперед, как бы желая остановить неведомую ему угрозу.
— Не выходите из кухни, — сказал мне Павел, не сводя луча фонарика с хозяина дачи. Я понял, что мне следует оставаться Санькой Воробьевым до той минуты, когда Шавейкину объяснят загадку ночной встречи. — А вы пройдите, — приказал старший лейтенант Шавейкину и провел его в гостиную.
Тем временем Сковороденко заменил пробку, и в доме вспыхнуло электричество. Усатый лейтенант махнул мне рукой: очевидно, это был жест благодарности. На лице Сковороденко светилась торжествующая улыбка. Теперь строгий лейтенант одобрял эксперимент.
Я опустился на табуретку и полной грудью набрал воздуха, сбрасывая с себя оцепенение и нервную дрожь. В гостиной на время забыли обо мне, там шел допрос.
