Леонид Платов - Искатель. 1965. Выпуск №6

Конечно, ему не полагалось слышать то, что он недавно услышал. Но так получилось. Что ж, уши ему, что ли, закладывать ватой?

Дело было под вечер. Он дремал на своей койке. В палату зашла Варвара Семеновна — дежурила по больнице. Поговорили о болезнях, о выдержке, о терпении. Соседи начали его хвалить. Стало вроде бы стыдно и в то же время интересно. Он притворился спящим, даже легонько всхрапнул.

Варвара Семеновна сказала, что да, она согласна, мальчик неплохой, хотя довольно трудный, но что же делать: теперь надо с ним помягче, поласковее.

В палате удивились:

— Почему?

— Тише… Он спит?

Его окликнули. Он не отозвался.

Все-таки Варвара Семеновна понизила голос:

— Увы, тот редкий случай, товарищи, когда медицина вынуждена признать себя бессильной.

Пауза. Кто-то спросил растерянно:

— Неужели не сможет без костылей? Никогда?

И в напряженной тишине прозвучало, как эхо:

— Да…

В ту ночь Мыкола не сомкнул глаз. Лежал на спине и смотрел в потолок, по которому волнами ходили тени. Словно бы прежняя неподвижность сковала его.

Никогда!

Какое это страшное слово: никогда! Оно упало на него с большой высоты, как камень.

Утром он не запрыгал к окну, как делал обычно. Море расстилалось за окном, синее-синее. Но к чему теперь смотреть на него? Ведь оно только дразнит, мучает…

БОЛЕЗНЬ И ХАРАКТЕР

Мрачный, сердитый слонялся Мыкола по больнице. Костыли будто аккомпанировали его мыслям. Сухо пощелкивали, приговаривая в такт: «Так-то, брат! Так-то, брат!»

Однажды по рассеянности он забрел в женское отделение.

Там он увидел девочку, которая читала книгу, пристроившись у окна в коридоре. Она сидела на табуретке, согнувшись, уперев руки в колени. Раскрытая книга лежала на другой табуретке перед нею. Поза была не только странная, но и очень неудобная.

Мыкола в изумлении остановился. Он довольно долго простоял так, пока девочка, наконец, удостоила заметить его присутствие.

Над книгой поднялось измученное, почти серое лицо с прилипшими ко лбу мокрыми прядями. Дыхание было затрудненное, со свистом. Узенькие плечи поднимались и опускались, в мучительном усилии проталкивая воздух в легкие.

— Ну, что ты стоишь? — спросила девочка сердито, но с расстановкой, потому что жадно хватала воздух ртом. — Не видишь разве — у меня приступ?

Мыкола еще больше удивился:

— А ты читаешь.

— Я читаю, чтобы отвлечься.

— Но ты же плачешь, — робко возразил он, видя, что по лицу девочки стекают слезы.

— Фу, какой глупый! Я плачу не о себе. Я плачу о бедной Флоренс.

И она с раздражением перевернула книгу обложкой вверх. Там стояло: «Диккенс. Домби и сын».

Считая, видимо, что все ясно, она снова уткнулась в книгу. Через две или три минуты кинула через плечо:

— Ты еще не ушел?

Смущенный Мыкола запрыгал обратно на своих костылях.

На следующий день, однако, он вернулся. Что-то было в этом непонятное, какая-то загадка. А когда он натыкался на загадку, ему хотелось немедленно же ее разгадать.

Девочки в коридоре не было.

— Кого шукаешь, мальчик? — Грудью вперед из дверей выплыла молодая санитарка, очень веселая и такая лупоглазая, что можно было принять ее за краба-красняка.

Озираясь по сторонам — деру бы дал, если бы не эти костыли, — Мыкола пробурчал:

— Була тут… кныжку чытала…

— А, ухажер пришел! До нашей Надечки ухажер пришел! — радостно, на весь коридор, заорала санитарка.

Ну и голос, пропади ты вместе с ним! Граммофон, а не голос!

Мыкола начал было уже разворачиваться на своих костылях, но громогласная продолжала неудержимо болтать:

— В палате Надечка твоя, в палате! Консилиум у нее. Ты думаешь, она какая, Надечка? Про нее в газетах пишут. Умерла было раз, потом обратно ожила. Клиническая смерть называется.

Она произнесла «клиническая» с такой гордостью, будто сама умерла и ожила. Мыкола совсем оробел. Стоит ли связываться с такой девчонкой? Еще от главного врача попадет. Консилиум! Клиническая! Видно по всему, цаца большая.

Но вечером, ужасно конфузясь, он в третий раз притопал к дверям женской палаты, хотя и знал, что это запрещено.

Вообще-то Мыкола не интересовался девчонками. В окружавшем его разноцветном, необжитом, таившем так много радостных неожиданностей мире было, на его взгляд, кое-что поинтереснее: море, например, рыбалка, военные корабли.

Но «клиническая» Надечка, бесспорно, выгодно отличалась от других девчонок. Умерла и ожила! Это все-таки надо было суметь. И потом он тоже умирал и ожил. В какой-то мере это сближало их.

Девочка сидела на подоконнике, откинувшись, с книгой в руках.

Неожиданно Мыколу встретили по-хорошему.

— Флоренс и Уолтер полюбили друг друга! — радостно объявила Надя.

До неизвестной Флоренс ему не было никакого дела, но, будучи вежливым малым, он одобрительно кивнул головой:

— Цэ добре.

Они разговорились.

Оказалось, что Надя больна бронхиальной астмой.

— Вдруг мои бронхи сужаются. И тогда не хватает воздуха. Как рыбе на берегу, понимаешь?

Это он мог понять. Понавидался рыб на палубе и на берегу.

А часто ли бывают приступы? По пять-шесть в день? Ого! Он сочувственно поцокал языком.

— В больнице реже, — утешила его Надя. — Здесь еще то хорошо, что во время приступа никто не причитает надо мной. А дома мать встанет у стены, смотрит и плачет. На меня это действует.

Вроде бы неприлично спрашивать у человека: «А как вы умирали?» Но Мыкола рискнул.

— О! Это на операционном столе было. — Надя беспечно тряхнула волосами. — К астме не имеет отношения. Я и не помню, как было. Лишилась сознания, сделалась без пульса. Мне стали массировать сердце на грудной клетке, делать уколы и искусственное дыхание. Четыре минуты была мертвая, потом ожила.

Она посмотрела на Мыколу, прищурясь и немного вздернув подбородок. Все-таки она задавалась, хоть и самую малость. Впрочем, и кто бы не задавался на ее месте?

Для поддержания собственного достоинства пришлось упомянуть о мине.

То, что он тонул и вдобавок был контужен, подняло его в глазах новой знакомой. Подробности взрыва пришлось, однако, вытаскивать из Мыколы чуть ли не клещами.

— Ну, бухнуло. А дальше? — допытывалась Надя. — «Как ты тонул? Как задыхался? Что же ты молчишь?

Мыкола с натугой выдавливал из себя слова — до того неприятно было вспоминать про мину. И все же добросовестно рассказал даже о снах.

Услышав о них, Надя притихла. Быть может, ее тоже мучили страшные сны?..