Мария Колесникова - Гадание на иероглифах
Он уехал, а я все продолжала думать над его словами. Иногда клала на ладонь потертую рыжую ассигнацию «бяньби» — ее подарил мне Го Янь на прощание. Такие кредитки имели хождение в Особом районе. Одна сороковая часть американского доллара…
Особый район… государство в государстве: своя валюта, своя армия. Правда, еще в 1937 году, когда японцы напали на Китай, между гоминьданом и КПК было договорено: революционная армия составляет часть общенациональных вооруженных сил и должна подчиняться Чан Кайши. Но то было формальное подчинение, скорее существовало только намерение в наиболее острые моменты войны координировать общие усилия.
А тем временем во всем мире шла сложная и острая дипломатическая борьба за Китай. Пока — мирное противоборство. Еще 14 августа мы подписали договор о дружбе и союзе между СССР и Китаем. Газета «Цзефан жибао», выходящая в Особом районе, бурно приветствовала этот договор как свидетельство укрепления международных позиций Китая. И в то же время в наш штаб и политотдел поступали сведения, будто там, в Особом районе, скрытно ведется кампания против договора: он-де укрепляет правительство Чан Кайши. Попробуй разберись во всем этом!
Жаль все-таки, что уехал Го Янь. Впрочем, я уже начинала догадываться: не стал бы он ничего разъяснять мне. Случайно узнала, что, занимая скромную должность секретаря мукденского губернатора, Го Янь выполнял здесь и другую, более важную работу — формировал партизанские отряды, которые должны влиться в Объединенную демократическую армию! Наверное, с этим делом он успешно справился, потому и отозвали его в штаб армии, в город Цзямусы. Вот, оказывается, какой ты, Го Янь! Ну что ж, успеха тебе, китайский коммунист…
Однажды под вечер за мной заехал на мотоцикле лейтенант Кольцов.
— Губернатор Чжан приглашает вас заглянуть на минутку в его резиденцию: раздобыл маньчжура!
Мы поехали к губернатору.
Господин Чжан выглядел замотанным. На столе стояли бутылки с подкрепляющим напитком «тоникум Байер».
Меня встретил любезно, я бы даже сказала, обрадованно. Пошутил:
— Если не приглашаешь к себе, не будут приглашать и тебя. Решил подать пример. Увлекся буйвол молодой травкой и в пропасть свалился… Чай, тоникум?
Я отказалась и от того и от другого. Из учтивости полюбопытствовала, как ему живется. Он невесело рассмеялся:
— У вас говорят: положение хуже губернаторского. Теперь я понимаю, что это такое. Гоминьдановцы пытаются заигрывать со мной: «Перейдешь на нашу сторону — выпустим брата на свободу». Но я-то знаю: Чан Кайши никогда не выпустит Чжан Сюэляна — они злейшие и непримиримые враги. Это я раньше смотрел на мир из кувшина, а теперь понял: если собрался бить в барабан, в гонг не бей.
И вдруг словно бы спохватился, понял — наговорил лишнего. Переменил тему:
— Вашу просьбу выполнил без особых усилий. Сегодня сюда пришел старик — чистокровный маньчжур из старинного рода татала. Его зовут Тань Чэнжун. Был одним из воспитателей маленького императора Пу И. Сейчас охраняет могилы маньчжурских правителей в Бэйлине. Это неподалеку от Мукдена. Тань добрался оттуда пешком, несмотря на свой преклонный возраст. Его не хотели пускать ко мне, но он добился аудиенции. Японцы, видите ли, украли у него гроб. Теперь Тань требует, чтобы новые власти помогли вернуть этот гроб… Кроме того, он сообщил еще кое-что… Думаю, что его сообщение заинтересует советскую администрацию.
— Где и когда могу встретиться с ним? — нетерпеливо воскликнула я, забыв об этикете.
Господин Чжан устало провел рукой по воспаленным глазам, взял со стола серебряный колокольчик, позвонил. На пороге возник молодой китаец спортивного вида.
— Мы ждем почтенного Таня, — сказал губернатор.
Через несколько минут в кабинет вошел высокий седоусый старик в длинном черном халате. Держался он прямо, гордо, без малейшего подобострастия. Большие карие глаза с «монгольским» верхним веком смотрели спокойно. В них светился ум.
Я научилась отличать японцев от китайцев или корейцев — это только поначалу восточные лица разных национальностей кажутся схожими. Так вот: старик не походил ни на китайца, ни на корейца, ни на японца — его отличало особое строение губ, толстых, словно бы собранных в узелок; нос длинный, прямой.
Господин Чжан указал ему на кресло, и старик молча сел.
Я заговорила с ним на маньчжурском. Это, по всей видимости, было для него полной неожиданностью. Он оживился, заулыбался и, к моему удивлению, сказал мне по-русски, правда, с акцентом:
— Я понимаю ваш язык.
Так состоялось наше знакомство. Чтобы не мешать губернатору, мы перешли в соседнюю комнату. Туда нам подали чай.
— Вас, как мне сообщили, постигло несчастье? — начала я.
Он печально кивнул.
Мне было понятно его состояние. Из книг я знала: китаец всю жизнь копит деньги на добротный гроб, в котором его тело должно сохраниться на долгие времена. Гроб покупают заблаговременно. Самым преданным сыном считался тот, который в день рождения родителя дарил ему хороший гроб. И хотя старый Тань Чэнжун не был китайцем, он давно перенял китайские обряды и в подражание своим императорам долго готовил себе посмертное жилище. К потусторонней жизни следует готовиться тщательно, заранее.
— Гроб был из «досок долголетия»? — спросила я.
— Да. Тисовый гроб. Я привез его сюда из Пекина, из «Запретного города».
— Вы родственник императора?
Старик задумался.
— В некотором роде — да. Я знал его двоюродную бабушку императрицу Цыси и был у нее в чести. Эту властную женщину мы за глаза величали «старой Буддой». Я знал императора Гуан Сюя. Великий князь Чунь назначил меня заведующим складом рисовой бумаги и канцелярских принадлежностей императорского дворца.
Старик говорил неторопливо. Найдя во мне заинтересованную и терпеливую слушательницу, он погрузился в далекие воспоминания, словно бы вернулся в те времена, когда был придворным, жил в том самом «Запретном городе», куда китайцев не пускали. Если бы какой-то смельчак отважился проникнуть туда, ему отрубили бы голову… В большие праздники трижды в год императора выносили в желтом паланкине с золотым верхом из внутренних покоев для поклонения в Храме неба. Паланкин несли сто слуг, сменявшихся у каждых из пяти ворот. По пути кортежа дымилось двадцать четыре курильницы с дорогими благовониями. Курильницы символизировали двадцать четыре провинции императорского Китая. Завоевав новую провинцию, маньчжурский «дракон», «сын неба», прибавлял новую курильницу. Но с 1759 года, со времен императора Цяньлуна, завоевавшего две провинции, курильниц больше не прибавлялось.
