Марк Фурман - Прерванный полет
— Пожалуй, мы почти во всем разобралась. — Юрий подошел к книжному шкафу и с минуту разглядывал корешки книг. — Однако у вас тут не только медицина. Кое-что из художественной литературы, есть книги по искусству.
— Вот именно, кое-что. — Лихачева перехватила его взгляд. — Иногда, особенно после вскрытий, просто необходимо отвлечься. Экспертов в области много, а в районе я на вас всех одна.
Корначев вернулся к столу и взглянул на листок:
— Ранение было сквозным?
Лихачева усмехнулась: — Не можете без вашей шпаргалки, Юрий Владимирович. Вы ведь прекрасно знаете, что выходного отверстия не обнаружено, значит, рана слепая. На уровне шестого ребра слева пуля пробила левое легкое и сердце, сломала два ребра. Смерть наступила мгновенно.
— Что можно сказать о дистанции выстрела? — Корначев вновь непроизвольно взглянул на листок.
— Вокруг раны следов копоти и пороха я не обнаружила. Но в физико-техническом отделении облбюро эксперт выявил на коже пылевидные отложения меди вокруг входного отверстия.
— И что это нам дает?
— Вероятно, выстрел был произведен через одежду оболочечной пулей, скажем, из пистолета. Но и в этом случае дистанция не превышала полутора метров.
Свои последние, наиболее острые и даже неприятные для Лихачевой вопросы Корначев оставил напоследок.
— Как я понял, Екатерина Даниловна, пуля при вскрытии так и не была найдена, хотя ранение оказалось слепым?
— Вы правильно поняли, Юрий Владимирович. — Лихачева развела руками. — Пулю в теле мне найти не удалось. Я искала ее несколько часов. На следующий день сделала повторное вскрытие. Все напрасно, как в воду канула.
— Куда же она могла пропасть?
— Ума не приложу. Возможно, имел место обратный рикошет, что исключительно редко, но бывает.
— Вы полагаете, что пуля, ударившись о кость, вернулась к входному отверстию и вылетела наружу?
— Конечно, чушь какая-то. Но куда ей еще деваться?
— Действительно, загадка. Что же, спасибо, Екатерина Даниловна. Должно быть, я вас здорово утомил?
— Есть немного, — Лихачева встала. Я провожу вас до машины, мне сейчас к хирургам идти.
— Еще два вопроса.
— Только два. — Лихачева вернулась к столу и взяла в руки акт вскрытия.
— Были у покойной какие-нибудь особые приметы?
— Тело ее, как я уже говорила, сохранилось хорошо. Рост 167 сантиметров, возраст в пределах 25–30 лет, довольно симпатичная внешность. Вставных зубов нет. В правой подвздошной области рубец после аппендэктомии.
— И, наконец, заключительный вопрос. Вы делали рентгенографию для поиска пули?
— Нет, не делала. Но в наших условиях это практически невозможно. На всю больницу один рентгеновский кабинет. Главный врач, ни за чтобы не согласился.
— И все-таки рентгенографию сделать придется.
— Каким образом, если не секрет? — Лихачева почувствовала, легкий озноб, несмотря на жаркий летний день.
— Обычным. Я хочу поставить перед прокурором вопрос об эксгумации тела.
— Вряд ли это что-то даст, — Лихачева пожала плечами. — Впрочем, ваше дело.
— Но, согласитесь, Екатерина Даниловна, иного способа убедиться в отсутствии пули в теле покойной у нас нет.
Когда машина отъехала от морга, Лихачева долго смотрела ей вслед. Потом взяла себя в руки. Эксгумация, «ех humus», что в переводе с латыни означает «из земли». Вещь неприятная для любого судмедэксперта. Но когда-то это должно было случиться.
8
Едва Корначев вошел в кабинет прокурора, Белозеров, что-то диктовавший Татьяне, оторвался от бумаг:
— Добрый день, Юрий Владимирович, как спалось на новом месте?
— Спасибо, Геннадий Константинович. Дали отдельный номер, окна во двор, с видом на Клязьму. Сегодня утром восход солнца посчастливилось поймать. Красота, не то слово…
— Ну, а квартиру, брат, еще нужно заслужить. — Прокурор встал и прошелся по кабинету. Потом захлопнул папку и, протянув секретарше листок бумаги, отпустил ее. Татьяна вышла, кинув на Юрия чуть ироничный взгляд через плечо. Белозеров распахнул окно:
— Витюшина квартира, я уже сказал, за тобой, как только он в столице с жильем устроится. А на тебя жалоба поступила.
— Лихачева?
— Она. Говорит, не успел новый следователь появиться, как уже требует эксгумацию. Я от себя скажу: Екатерину Даниловну знаю с момента ее приезда в Белозерск, добросовестный и знающий эксперт.
— В ее квалификации, Геннадий Константинович, трудно усомниться. Протокол вскрытия написан профессионально, даже излишне подробно. Но существенный момент в деле упущен.
— Она говорила о рентгенографии. В наших условиях это сложно, все-таки районная больница. Рентгеновский кабинет всего один, постоянная очередь. Сам стоял. Если узнают, что там «пользовали» покойника, народ туда перестанет ходить.
— Вот и решение проблемы, — усмехнулся Юрий. — Сразу очереди не будет…
— Зато будут недовольные, посыпятся жалобы. Тут надо крепко подумать.
— Я размышлял над этой проблемой, все же иного пути не вижу. Можно, конечно, перевезти тело в областное бюро. А если делать снимки у нас, то лишь поздно вечером или рано утром.
— В область везти труп сложно. Сто двадцать километров…
Белозеров еще до прихода следователя все взвесил и обдумал. Но хотел узнать и мнение подчиненного, ход его мыслей. Поэтому он и завел этот длинный разговор, в какой-то мере для очистки совести. Ибо, несмотря на все симпатии к Лихачевой, понимал, что Корначев в главном прав. Рентгенография трупа Жигулевой была действительно единственной возможностью получить о покойной какую-нибудь новую информацию.
В область отправлять сложно и громоздко. Да и руководство не одобрит. Кстати, а ты в прокуратуре, какой год?
— Седьмой пошел, да еще в милиции несколько лет отслужил.
— Значит, сам понимаешь, что к чему. Практически при эксгумации надо учесть много разных моментов. Так что давай прикинем. Кстати, а тебе приходилось заниматься этой процедурой?
— Трижды.
— Ого, брат! — уважительно воскликнул Белозеров. — Да ты, Юрий Владимирович, вижу, крупный специалист по этой части. И как это Лихачева проморгала. При случае расскажешь, поделишься опытом. У меня в биографии всего лишь один случай, и тот лет десять назад.
— Значит, вопрос решен? — Корначев, поначалу сомневавшийся в согласии прокурора, понял, что со стороны Белозерова препятствий не будет.
— Выноси постановление, — произнес Белозеров. — Жаль Лихачеву, переживать начнет. А… — Он сморщился, как от зубной боли. — Платон мне друг, но истина дороже.
