Джек Брюл - Молчаливые воды
Основным метеорологическим оборудованием можно было управлять на расстоянии, так что в бессолнечные дни особой работы у людей не было. Билл Харрис занимался своим исследованием для НАСА, несколько человек использовали это время, чтобы закончить докторские диссертации, один писал роман.
Только Энди Гэнглу как будто нечем было заняться. В первое время по прибытии на станцию двадцативосьмилетний постдок из Университета штата Пенсильвания активно следил за запуском метеорологических воздушных шаров и вообще очень серьезно относился к изучению погоды. Но вскоре утратил всякий интерес к местной температуре. Он по-прежнему выполнял свои обязанности, но большую часть времени проводил в гараже или, когда позволяла погода, в одиночку отправлялся собирать «образцы», хотя никто не знал, что именно.
Из-за строгого кодекса невмешательства в личные дела, которого необходимо придерживаться в замкнутых изолированных группах, чтобы никто никому не досаждал, его не трогали. В тех нескольких случаях, когда обсуждали его поведение, не сочли, что у него развивается то, что психиатры называют «синдромом изоляции», а в команде – «пучеглазием». Самые его тяжелые формы связаны с галлюцинациями, представляющими собой симптом психического расстройства. Несколько сезонов назад датский исследователь лишился пальцев ног и кое-чего еще, потому что бегал голым вокруг своей базы на подветренной стороне полуострова. Говорили, что он все еще в Копенгагене в психиатрической клинике.
Нет, все решили, что у Энди нет «пучеглазия». Он просто мрачный одиночка, от которого остальным лучше держаться подальше.
– Доброе утро, – произнес Энди Гэнгл, входя в помещение для отдыха. Комнату заполнял запах жареного бекона из кухни-кафетерия.
Свет флуоресцентных ламп делал особенно заметной бледность Энди. Как и большинство мужчин на станции, он давно перестал бриться, и его темная борода резко выделялась на бледной коже.
Две женщины за пластиковым столом оторвались от завтрака, чтобы поздороваться, потом вернулись к еде. Грег Ламонт, номинальный глава станции, поздоровался с Энди, назвав его по имени.
– Метеорологи сказали, что это последний день ваших вылазок, если вы собирались еще выходить.
– Почему? – настороженно спросил Гэнгл. Он не любил, когда ему диктовали, чем он должен заниматься.
– Надвигается фронт, – ответил седовласый бывший хиппи, ставший ученым. – Тяжелый. Обложит половину Антарктиды.
Безгубый рот Гэнгла дернулся в искренней тревоге.
– Это не задержит наш отъезд?
– Судить слишком рано, но не исключено.
Энди кивнул – не в знак понимания, а с отсутствующим видом, как будто приводя в порядок мысли. Он пошел к кухне.
– Как спалось? – спросила Джина Александер. Эта женщина сорока с чем-то лет после развода отправилась из штата Мэн в Антарктиду, чтобы, как она выразилась, «быть подальше от этой крысы и его новой маленькой мисс Совершенное Тело». Она не исследователь, но ее наняли для того, чтобы на «Уи-Джи» все шло нормально.
– Как и накануне, – ответил Энди, наполняя чашку из электрического стального кофейника.
– Рада слышать. Как тебе приготовить яйца?
Он взглянул на нее почти свирепо.
– Как обычно, жидкие и холодные.
Она не знала, как это воспринять. Обычно Энди говорил «всмятку», а потом забирал еду и кофе и ел в своей комнате. Джина укоризненно усмехнулась.
– Парень, сегодня ты просто солнце ясное!
Он наклонился к ней, чтобы остальные не услышали, и тихо сказал:
– Джина, осталась всего неделя до того, как мы сможем отсюда убраться, так что давай мой чертов завтрак и оставь комментарии при себе. Ладно?
Джина не привыкла отступать (спросите ее бывшего) и подалась к нему так, что их лица разделяло всего несколько дюймов:
– Тогда сделай себе одолжение, милый: смотри, как я готовлю, а то не удержусь и плюну тебе в жратву.
– Вероятно, это только улучшит гнусь. – Энди выпрямился и сморщился, на миг задумавшись. – Плюс? Нет, черт побери! Испортит? Вкус. Да, точно. Вероятно, это улучшит вкус.
Не понимая, что с ним такое, Джина на всякий случай рассмеялась.
– Солнышко, ругаться нужно чуть живей!
Энди схватил с прилавка несколько протеиновых батончиков и вышел из комнаты, нахохлившись как стервятник. Уши его горели от прощальных слов Джины: «Пучеглазый болван!»
«Семь дней, Энди, – сказал он себе по дороге к себе в комнату. – Продержись еще семь дней и навсегда расстанешься с этими тупицами».
Сорок минут спустя закутанный в шесть слоев одежды Энди набрал свое имя на интерактивной панели рядом с холодным замком и прошел через герметически изолированную дверь. Разница температур внутри станции и в небольшой прихожей, ведущей к выходу, была больше тридцати градусов. Дыхание Гэнгла превратилось в облако, густое, как лондонский туман, а холодный воздух с каждым вдохом словно резал легкие. Энди несколько минут подождал, поправляя одежду и надевая очки. И хотя на Антарктическом полуострове относительно тепло по сравнению с остальным материком, все равно за несколько минут можно обморозиться.
В конечном счете никакой теплой одежды не хватит, чтобы победить здешний холод. Утрата тепла неизбежна, а при ветре – неотвратима. Начинается с внешних участков – носа, пальцев рук и ног, потом захватывает все более глубокие участки, по мере того как тело отключает свои функции, пытаясь сберечь внутреннее тепло. Тому, кто столкнется с такими температурными крайностями, не поможет сила воли. Боль невозможно просто переупрямить. Антарктика для человека пагубна, как космический вакуум.
Поверх перчаток Энди надел неуклюжие варежки, и потому потребовались обе руки, чтобы повернуть дверную ручку. На него обрушился настоящий холод. Нужно несколько секунд, чтобы воздух, задержавшийся под одеждой, вступил в бой со свирепым противником. Энди вздрогнул и поскорее свернул за угол, который защищал от ветра. Спускаясь по лестнице на каменистую почву, он держался за перила. Ветер сегодня был не очень сильный – баллов десять – и он был благодарен за это.
Он подхватил пятифутовый отрезок металлической трубы диаметром в пятидесятицентовую монету и двинулся вперед.
Бледная кайма, очертившая горизонт, обещала солнце, однако оно должно было появиться лишь через несколько недель; впрочем, света уже хватало, чтобы не пользоваться фонарем на шлеме. Подошвы его сапог-«луноходов» гнулись плохо, и это затрудняло ходьбу, а рельеф не облегчал задачу. Эта часть Антарктического полуострова имела вулканическое происхождение, и с последнего извержения прошло слишком мало времени, чтобы ветер и снег сделали поверхность ровной, как на вводном инструктаже.
