Томас Майн Рид - Гвен Винн. Роман реки Уай
– У меня нет аппетита.
– Неважно. Ты должен поесть, а чай тебя подбодрит. Дай мне твою чашку, я налью еще.
Он машинально протягивает над столом пустую чашку.
– Чай очень хороший, – говорит она, слегка лукавя, чтобы отвлечь его от печальных мыслей. – Но у меня есть для тебя кое-что получше, прежде чем ты ляжешь спать.
– Ты слишком обо мне заботишься, мама.
– Ерунда, Джек. У тебя был тяжелый день. Но ты еще не рассказал мне, о чем говорил с тобой капитан и зачем он ездил вниз по реке. Далеко ли вы плавали?
– Только до Ллангоррен Корта.
– Но там ведь теперь живут новые люди, ты говорил.
– Да, Мердоки. Плохие люди, и он и жена, хотя он двоюродный брат умершей леди.
– Конечно, капитан не их навещал?
– Нет. Он с ними не знается, хотя теперь они стали знатными людьми.
– Но в Ллангоррене жили и другие леди. Что с ними стало?
– Переехали в другой дом, где-то ниже по реке – говорят, в меньший. У старой леди, тетушки мисс Винн, есть свои средства, а другая живет с нею. А всех остальных разогнали, всех слуг уволили. Осталась только француженка служанка, которая была камеристкой старой леди, тетушки мисс Винн. Теперь она служанка новой хозяйки, тоже француженки, как и она сама.
– Откуда ты все это узнал,Джек?
– От Джозефа Приса. Встретил его на переправе, когда выходил из магазина.
– Он тоже уволен? – спрашивает миссис Уингейт, которая тоже недавно познакомилась с ним.
– Да, как все остальные.
– Где же живет теперь бедняга?
– Вот это странно. Как ты думаешь, где он поселился, мама?
– Откуда мне знать, сын. Где?
– В старом доме, в котором жил Коракл Дик!
– А что в этом странного?
– А то, что Дик там больше не живет: у него место в Корте, он стал гораздо важнее, чем был. Теперь он там управляющий.
– Ах! Браконьер превратился в сторожа дичи! Все равно что попросить вора поймать вора!
– Он не просто вор! Гораздо хуже!
– Но ты мне так и не рассказал, зачем капитан плавал вниз по реке, – настаивает миссис Уингейт, отвлекаясь от мыслей о характере Коракла Дика.
– Я не волен об этом говорить. Понимаешь, мама?
– Да, да, понимаю.
– Капитан попросил меня никому не рассказывать; и, по правде сказать, я сам не очень много знаю. Но то, что знаю, должен хранить в тайне – даже от тебя, мама.
Она понимает его чувство чести и не настаивает на дальнейших объяснениях.
– Со временем, – добавляет он, – я узнаю все, что он ищет. Может, завтра.
– Значит, ты увидишься с ним завтра?
– Да, ему нужна лодка.
– В котором часу?
– Он не сказал, когда, только лодка ему нужна на весь день. Поэтому нужно ждать его рано – с самого раннего утра.
– В таком случае тебе нужно немедленно ложиться и хорошо выспаться, чтобы быть завтра свежим. Вначале возьми это. Это то, что я тебе обещала, – получше чая.
То – это кружка подогретого самбукового вина, которое, может, и не лучше чая, но лучше портвейна, приготовленного таким же способом.
Выпив вино и ложась под его снотворным действием, лодочник вскоре переносится в землю снов. Но сны ему снятся не счастливые, увы! Он видит разлившуюся реку, лодку на ее волнующейся пенной поверхности, лодку быстро несет к опасному водовороту, втягивает в него и переворачивает под печальную музыку – крики тонущей женщины!
Глава пятьдесят пятая
Новые хозяева поместья
В Ллангоррен Корте все изменилось – от хозяев до самого последнего слуги. Хозяином стал Льюин Мердок, как и пообещал ему когда-то священник.
Некому было возразить. Поскольку у Амброза Винна не было больше наследников по линии сына, поместье, которым он когда-то владел, переходило к детям его дочери. А из детей дочери в живых оставался только Льюин Мердок. Жилец Глингога, таким образом, становился неоспоримым наследником Ллангоррена; и поскольку никто не оспорил его прав, он теперь владелец поместья, стал им, как только были завершены все формальности. Все это было проделано в спешке, вызвавшей отдельные замечания, если не настоящий скандал.
Но Льюин Мердок не из тех, кого это беспокоит; и, по правде говоря, он теперь редко бывает трезв, чтобы что-то почувствовать. В новом роскошном доме, с толпой слуг, ожидающих приказа, с изобилием вина, жизнь совсем не такая, как в полуразрушенном сооружении на поляне Кукушки, и Льюин предается своей страсти к выпивке; все управление поместьем он предоставляет своей ловкой лучшей половине.
Ей не понадобилось заботиться об обстановке. Ее муж, ближайший родственник покойной, вступил во владение и всем имуществом, включая мебель; а немногие личные вещи мисс Линтон были стремительно перемещены в небольшой скромный дом, расположенный поблизости. К счастью, старая леди не осталась без средств; у нее их достаточно, чтобы жить с удобствами, хотя и экономно; в частности, она больше не может позволить себе камеристку, особенно такую дорогую, как Кларисса. Как и сказал Джек Уингейт, француженка получила формальное извещение об увольнении. Но хитрая мадмуазель и не собиралась жить в десятикомнатном домике, пусть даже обособленном; и благодаря вмешательству своего покровителя священника по-прежнему живет в Ллангоррене и прислуживает бывшей красавице Мабилля, как раньше прислуживала престарелой красавице Челтхема.
Пока новая хозяйка пребывает в хорошем расположении духа и всем довольна. Авантюристка-француженка добилась цели, к которой долго шла, хотя и ждала не очень терпеливо. Часто смотрела она через Уай на улыбающиеся земли Ллангоррена, как смотрел падший ангел на сад Эдема; часто видела группы людей, казавшиеся ей ангелами, но не павшими, а в милости – ах! В ее представлении больше чем ангелами – это знатные и богатые женщины, в распоряжении которых все, к чему она стремится, все удовольствия мира и чувств.
Эти избранные больше не в поместье, зато она здесь – владеет тем самым раем, в котором они развлекались! И надеется, что они сюда вернутся и будут окружать вниманием и дружбой ее, как окружали Гвендолин Винн. Выросшая при режиме Луи и прошедшая выучку в школе императрицы Евгении (Речь идет о Наполеоне Третьем и его жене. – Прим. перев.), она не боится социального пренебрежения или отчуждения. Да, она не во Франции, а в Англии; но ей кажется, что это не имеет значения. И не без причин. Этика двух стран, такая разная в прошлом, в послденее время опасно сблизилась – с тех пор, как рука, пролившая кровь на бульварах Парижа, втретила дружеское рукопожатие королевы на причале Шербура. Позор этого рукопожатия упал на всю Англию, распространился по ней, как чума; не местная или временная эпидемия, а такая болезнь, которая устойчиво сохраняется и испускает свои зловонные испарения в потоке грязной литературы, в книгах романистов, не знающих ни стыда, ни совести, в статьях газетных писак, в которых нет ни правды, ни искренности, в театрах, которые мало чем отличаются от публичных домов, в биржевых скандалах, пачкающих имена, которыми гордится английская история: – все приметы английской морали быстро исчезают.
