Дмитрий Чевычелов - Остров на карте не обозначен
Но вот дверь открылась и из проходной вышли трое: Хенке, Силантьев и Пархомов. Фуражка Пархомова была лихо сдвинута на затылок, на поясе висели гранаты, в руках был автомат.
— Выходите, полковник! — приказал Борщенко.
В машине остался только шофер, который сразу же развернул ее для обратного пути.
— А вы не пристрелите меня здесь на прощанье? — спросил Реттгер, ежась под жестким взглядом Борщенко. — Или, может быть, вздумаете увезти меня обратно?
— Зачем спрашиваете, полковник? — резко обрезал Борщенко. — Вы же хорошо знаете коммунистов. Сколько их замучили? И разве коммунисты продавали вам свою честь? Или слово у них расходилось с делом? Нет, полковник, успокойтесь. Нам чужды ваши грязные приемы коварства!
Реттгер побагровел, но не сказал более ни слова.
Подошел Хенке со спутниками.
Борщенко схватил руку улыбающегося Пархомова и крепко стиснул.
— Садись скорее в машину. Разговор — потом. Мне еще надо выполнить некоторые свои обязанности.
Пархомов послушно влез в машину, а Борщенко повернулся к Реттгеру.
— Вы свободны, полковник!
— А ты еще постой здесь! — приказал Реттгер Хенке. — Пока я отойду подальше.
И он зашагал по перешейку, беспокойно оглядываясь и все ускоряя шаги.
— Можете идти, Хенке! — предложил Борщенко. Пораженный Хенке, ничего не понимая, спросил:
— Разве ты, Брагин, не с нами? И как ты… заговорил?
Борщенко, не отвечая, повернулся к машине, открыл дверцу и сел рядом с Пархомовым. С другой стороны сразу же сел Силантьев.
— Поехали, Саулич! Быстрее…
Машина рванулась и, завернув за скалу, быстро помчалась прочь.
Только теперь Борщенко разглядел, что голова Пархомова в крови. Кровью был пропитан и платок, стягивавший левую руку.
— Ты что, ранен?
— Да, слегка. Лезли, сволочи! Но Пархомова отправить на тот свет нелегко!
— Сейчас тебя перевяжем.
— Не надо. Потом. А вот если найдется что поесть — не откажусь… Ведь Пархомов не рассчитывал долго существовать. Поэтому и не запасся продуктами. Понимаешь? А. теперь Пархомов опять готов в далекое плавание.
— Ах ты, неуемный сибиряк! — Борщенко любовно хлопнул его по плечу и приказал:
— Саулич, остановись! Короткий привал. Тут у меня под сиденьем есть сумка с едой.
Машина остановилась.
— Вылезайте пока. Я все достану и приготовлю.
Пархомов и Силантьев вышли и, согреваясь, закружились около машины.
Вдруг Силантьев остановился, внимательно вглядываясь.
Какой-то человек, размахивая руками и что-то выкрикивая, торопливо спускался с осыпи. Вот он споткнулся, потом вскочил на ноги, и, выбравшись на дорогу, бегом припустился к машине.
Это был Шакун.
Он узнал машину полковника и, разглядев около нее людей в форме охранников, поспешил, боясь, что машина уедет раньше, чем он успеет добежать.
Тяжело дыша, он еще издали закричал:
— Господин полковник, подождите! Важные новости!…
— Чего он орет? — спросил Пархомов, не разобрав слов. Неожиданно выйдя из-за машины, он схватил подбежавшего Шакуна за руку.
— Стой! Кого ищешь, иуда?!
Ошеломленный Шакун несколько секунд стоял неподвижно, но, поняв, что попал не к тем, к кому хотел, рванулся, пытаясь освободиться.
— Не торопись, стерва продажная! От Пархомова уйти трудно!
— Пусти! — закричал Шакун, изворачиваясь, и вдруг, выхватив свободной рукой нож, ударил Пархомова в грудь.
Пархомов охнул и упал на колени, а затем повалился набок.
Силантьев бросился к ним, перехватил руку власовца и стиснул ее, как клещами. Шакун скорчился, тяжелый нож выпал из его руки и вонзился в землю.
Из машины выскочил Борщенко. Он подбежал к Пархомову, подхватил его за плечи, перевернул на спину и осторожно приподнял голову.
— Кирилл, что с тобой? Кирилл!
Пархомов задыхался.
— Пархомов… еще… пойдет… в далекое… плавание…
Он сильно вздрогнул, как бы напрягаясь в усилии освободиться от чего-то, стиснувшего его, и сразу вытянулся, застывая.
— Кирилл… дорогой… друг… — тихо окликал Борщенко, но Пархомов уже ничего не слышал, и открытые его глаза не видели, как менялось лицо друга.
Борщенко осторожно опустил голову Пархомова на землю и поднялся, грозный и страшный.
Шакун с ужасом смотрел, как Борщенко молча прошел к машине, взял с сиденья автомат и вернулся на дорогу. Власовец истошно заверещал и попытался вывернуться, но, стиснутый железными руками Силантьева, заплясал на месте.
— Павел! Не убивай! — дико закричал он. — Не убивай, Павел! Я буду тебе служить!
Борщенко молчал, ненавидящим, беспощадным взглядом прожигая Шакуна насквозь.
— Я отдам тебе свое золото! Павел!… Вот оно у меня — бери!… — Шакун полез к себе за пазуху, но Силантьев ударил его по руке, и он взвыл…
Борщенко поднял автомат.
— За все твои черные злодеяния примешь сейчас свою смерть! Приготовься!
Шакун упал на колени:
— Я буду твоим рабом, Павел! Не убивай только меня! Павел!
— Силантьев, отпусти его! — сказал Борщенко неумолимо.
Получив свободу, Шакун вскочил на ноги и прыгнул в сторону. Он успел пробежать несколько шагов, а затем, простроченный автоматной очередью, споткнулся. Голова его подвернулась, зубастый рот по-звериному оскалился.
Борщенко стрелял, пока не опорожнил всю обойму. Потом, шатаясь, вернулся к мертвому Пархомову. Вдвоем с Силантьевым они внесли его в машину и усадили между, собой.
Когда подъехали к штабу, там уже собралась толпа. Все бросились к медленно подошедшей машине, но сразу же отпрянули от нее, когда Борщенко и Силантьев бережно вынесли Пархомова.
Не так, совсем не так готовились встретить своего героя его друзья и товарищи!
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
От неистовых ударов восставших эсэсовцы укрылись на мысе. В стене, отделяющей мыс от острова, они пробили дополнительно еще две амбразуры и установили там пулеметы. Не спуская глаз с перешейка, эсэсовцы с минуты на минуту ждали штурма.
И хотя восставшие рвались в бой, горя желанием рассчитаться со своими мучителями, истребить их всех до единого, комитет штурма не разрешил. Чтобы прорваться на мыс по перешейку, пришлось бы потерять людей в несколько раз больше, чем было засевших там эсэсовцев.
По приказу комитета началась энергичная подготовка к отплытию. На судах с новыми названиями на бортах — «Москва» и «Нева» — круглые сутки кипела работа. Сюда доставили из арсенала все оружие, какое там оставалось. Со складов, из столовой и госпиталя вывезли на суда и все продовольственные запасы, приготовленные эсэсовцами для себя. Сараи с полусгнившей брюквой, заготовленной для заключенных, подожгли.
