Томас Рид - Квартеронка
Впрочем, какой же это был план! Я просто хотел пробраться на плантацию Гайара, незаметно проскользнуть к дому и через кого-нибудь из слуг передать записку Авроре. Если мне это не удастся, я попытаюсь выяснить, в какой части дома она должна провести ночь, и, когда все заснут, проникну в ее комнату, предложу ей бежать и тем или иным путем уведу ее.
Только бы выбраться из дома! Я мало думал о дальнейшем. Дальше все казалось мне несложным. Наши лошади доставят нас в город. Там мы можем скрываться, пока какой-нибудь пароход не увезет нас из этой страны. Таков был мой план, и, сообщив его д'Отвилю, я ждал от него ответа.
Поразмыслив несколько минут, он сказал, что считает его правильным. Как и я, он не мог придумать ничего более разумного. Прежде всего надо было во что бы то ни стало вырвать Аврору из лап Гайара.
Теперь оставалось обсудить подробности. Мы старались предусмотреть каждую мелочь, которая могла бы нам помешать.
Мы оба считали, что труднее всего будет снестись с Авророй. Удастся ли это нам? Надо надеяться, ее не будут держать под замком. При всей своей подозрительности Гайар вряд ли станет запирать или охранять ее. Теперь он полновластный хозяин сокровища, которого так долго домогался, и всякий, кто попытается завладеть его невольницей, нарушит закон и рискует подвергнуться тяжкому наказанию. Возможно, он и подозревает, что между мной и Авророй существуют какие-то отношения, но не представляет себе силы моей любви, не знает, что ради нее я готов пожертвовать всем, даже жизнью.
Где уж ему! Судя по себе, по своей собственной низменной натуре, Гайар мог подумать, что меня, как и его, увлекла лишь красота квартеронки и что я готов был заплатить изрядную сумму — три тысячи долларов, — чтобы завладеть ею. Но то, что я не пошел дальше этой суммы, — а его агент, конечно, обо всем доложил ему, — убедило его, что любовь моя имеет свои границы и что на этом она кончилась. Он больше не считает меня своим соперником. Нет! Доминик Гайар даже не подозревает, что существует такая любовь, как моя, и не может себе представить, на что она способна. Мой романтический план показался бы ему просто невероятным. Поэтому (так рассуждали мы с д'Отвилем) вряд ли Аврору будут запирать или охранять. Но даже если она свободна, каким образом нам дать ей знать о себе? Это очень трудно.
Я возлагал все надежды на клочок бумаги со словами: «Жди меня сегодня вечером». Конечно. Аврора не ляжет спать. Так говорило мне сердце, и это вливало в меня мужество и уверенность. Этой же ночью я попытаюсь увезти ее. Мне была невыносима мысль, что она проведет хотя бы одну ночь под кровлей своего владыки.
А ночь обещала быть для нас благоприятной. Едва зашло солнце, как небо сразу омрачилось и словно налилось свинцом. Короткие сумерки быстро сгустились, и весь небесный свод так потемнел, что мы не могли различить на нем очертаний леса. Не видно было ни одной звезды: низкие, темные тучи скрывали их от нас. Даже желтоватую воду реки было трудно отличить от берегов, и только пыльная дорога слегка белела впереди, указывая нам путь.
В лесу или среди темных полей мы ни за что бы не нашли дороги, ибо густая мгла покрыла все кругом.
Можно было опасаться, что в таком мраке мы собьемся с пути, но я ничего не боялся. Я был уверен, что меня ведет сама звезда любви.
Темнота благоприятствовала нам. Под ее дружеским покровом мы могли незаметно подкрасться к дому, тогда как в лунную ночь нам грозила бы опасность, что нас обнаружат.
Я считал это изменение погоды не дурным знаком, а залогом успеха.
В воздухе чувствовалось приближение грозы. Но к чему нам хорошая погода? Пусть будет ливень, буря, ураган — что угодно, только не ясная ночь!
Когда мы добрались до плантации Безансонов, было не очень поздно, полночь еще не наступила. Мы мчались во весь опор, чтобы поспеть на место до того, как в доме Гайара все улягутся спать. Мы надеялись, что найдем способ дать о себе знать Авроре через невольников. Я знал одного из них. Когда я жил в Бринджерсе, я оказал ему небольшую услугу. Он доверял мне настолько, что я мог его подкупить. Он нам поможет, лишь бы удалось его найти.
На плантации Безансонов царило безмолвие. Большой дом, казалось, опустел. Нигде не видно было света: только слабый огонек мерцал вдалеке, в окне надсмотрщика. В негритянском поселке стояла тишина, из мрака не доносилось обычного в этот час говора. Те, чьи голоса еще так недавно звучали у хижин, были теперь далеко. Их дома опустели. Песни, шутки и веселый смех умолкли; только вой брошенных хозяевами собак нарушал ночную тишину.
Мы молча проехали мимо ворот, пристально всматриваясь в дорогу перед нами. Мы двигались вперед с величайшей осторожностью. Здесь мы могли встретить того, кого больше всего опасались, — надсмотрщика, работорговца, а может быть, и самого Гайара. Даже встреча с кем-нибудь из его невольников могла расстроить все наши планы. Я так боялся подобной встречи, что, если бы не глубокий мрак, свернул бы с дороги и выбрал какую-нибудь знакомую тропинку в лесу. Но тьма стояла такая, что, пробираясь по тропинке, мы потеряли бы много времени. Поэтому мы пока держались дороги, думая свернуть с нее, когда подъедем к плантации Гайара.
Между двумя плантациями шла проселочная дорога, по которой возили дрова из леса. На нее я и собирался свернуть. Здесь нам вряд ли кто-нибудь встретится, а лошадей мы спрячем под деревьями, недалеко от полей сахарного тростника, В такую ночь даже негритянские охотники за енотами не рискнут отправиться в лес. Тихонько продвигаясь вперед, мы уже собирались свернуть на эту дорогу, как вдруг услышали впереди голоса.
Мы натянули поводья и прислушались. Голоса были мужские и становились все громче — значит, люди приближались к нам. Они двигались от поселка. По стуку копыт мы поняли, что они едут верхом, — следовательно, это белые.
На обочине рос громадный тополь. С его ветвей почти до самой земли свешивались длинные кисти испанского мха. Дерево могло служить прекрасным убежищем, и мы едва успели скрыться под его ветвями со своими лошадьми, как всадники поравнялись с нами.
Хотя было очень темно, мы разглядели их, когда они проезжали мимо нас. Их было двое: силуэты четко выделялись на желтоватой поверхности реки. Если бы они ехали молча, мы, быть может, не узнали бы, кто они, но голоса их выдали. Это были Ларкин и работорговец.
— Отлично! — прошептал д'Отвиль, когда мы их узнали. — Они выехали от Гайара и направляются домой, в поместье Безансонов.
То же самое подумал и я. Они, видимо, возвращались домой: надсмотрщик — на плантацию Безансонов, а работорговец — к себе; я знал, что он живет ниже, у реки. Теперь я вспомнил, что нередко видел этого человека в обществе Гайара.
