Леонид Платов - Дата на камне
Возможны были также и другие враждебные акции.
У меня щемило сердце. А что, думал я, если этим летом гитлеровцам вздумается высадить воздушный десант в самой Потаенной, чтобы захватить — пусть на короткий срок — наш пост?
С такой возможностью считались, конечно, и на посту.
А, вы повторяете мои слова: «Флотский связист обязан докладывать об увиденном и услышанном, не тратя время на эмоции!» Правильно. Однако, после того как донесение передано, появляется время уже и для эмоций, не так ли?
Впрочем, по свидетельству Гальченко, об опасности, угрожавшей посту, каждый думал про себя. На войне разговаривать о таких вещах, как вам известно, не принято.
Вы полагаете, что после аварии «хейнкеля» в Потаенной перестали фантазировать о ее будущем? Ошибаетесь. Наоборот, споры по возвращении поисковой группы возобновились, и даже с еще большим пылом. Сознание опасности обостряет все чувства и мысли человека — если это, конечно, храбрый человек, — а стало быть, обостряет также и его воображение.
Именно в это тревожное время старшина Тимохин перестал наконец отделываться скептическими усмешками и пожатием плеч.
Как-то вечером Калиновский, присев к столу, на котором лежала эскизная карта Порта назначения, во многом уже дополненная Гальченко, принялся задумчиво ее рассматривать. Потом чуть слышно, сквозь зубы, он стал напевать: «Тучи над городом встали…» Была, если помните, такая песенка в одном популярном до войны фильме.
Гальченко вскинул на Калиновского взгляд. Слова эти удивительно подходили к их теперешнему общему настроению.
И тогда Тимохин поднялся с нар, где сидел, накладывая заплату на свой ватник.
— Ну что пригорюнились, сказочники? — сказал он, неторопливо приблизясь к столу. — Все разочли-распланировали: где у вас улица Веселая, где набережная Семьдесят три эс, где кино будет, где театр. А про косу забыли? Косу-то захлестывают в шторма, нет? То-то и оно! Может, косу эту к шутам? Подорвать ее аммоналом, и всё!
— Как бы не так! Подорвать! — обиженно возразил Галушка. — Смотри ты, какой умник нашелся: подорвать! А что акваторию порта от прибоя будет защищать?
— Тут призадумаешься, это ты верно! — Тимохин плечом нетерпеливо раздвинул сидящих за столом. — Двиньтесь, ну! Пышно как расселись! Это именно семь раз прикинешь, прежде чем… — Он помолчал, потом толстым указательным пальцем повел по карте. — Наращивать косу надо, вот что я вам скажу!
— В длину?
— Зачем в длину? В высоту! Дамба должна быть здесь, а не коса! Иначе не оберемся горя со штормами. Как ударит с моря шторм в десять баллов, так все корабли мигом размечет в порту! — Он выпрямился над картой: — А так что ж! Ничего не скажешь. Я и то удивляюсь: как до нас никто о порте в Потаенной не подумал!
«Нас»! Старшина Тимохин сказал «нас»! Сидящие за столом многозначительно переглянулись…
Повторяю: людям свойственно украшать свое жилье. Видимо, потребность в этом заложена глубоко в сознании, где-то в самой природе человеческой. Перед постом в Потаенной было покрытое льдом море, а сзади, справа и слева расстилалась однообразная, безрадостная тундра. Вот связисты и украшали ее в своем воображении.
Позвольте в связи с этим вспомнить два эпизода из детства.
Отец мой в высшей степени обладал романтической жилкой. По профессии он был юристом, но далеко не крючкотвором или педантом.
Летом мы снимали дачу в Териоках. Прогуливаясь по вечерам — обычно прогулки эти мы совершали вдвоем, — он любовался облаками, шумно восторгаясь их цветом причудливой, меняющейся на глазах формой, иногда даже записывал свои впечатления в памятную книжку. Об лака — это было его скромное хобби.
Как вы знаете, особенно чудесно на Карельском пере шейке ранней осенью. Мы с отцом отправлялись в рощу и приносили на дачу огромные охапки веток и листьев ярко-желтых, красных, коричневых. Затем мать развешивала их красивыми гирляндами на стенах, а также под потолком. И наши невысокие темноватые комнаты принимали праздничный вид, словно бы освещались изнутри сами превращались в разноцветную рощу, пронизанную лучами неяркого осеннего солнца.
Аналогия напрашивается, не правда ли?
Второй эпизод касается бумажного города на пяти столах.
Об этом городе отец рассказал мне во время одной из наших прогулок. Дело происходило задолго до революции, отец был подростком. В Вятке, откуда он был родом, служил статистиком тихий, маленького роста человечек с длиннейшей бородой Черномора. Так, по крайней мере, он запомнился отцу. И вдруг, ко всеобщему удивлению, выяснилось, что в часы досуга статистик этот склеил из разноцветной бумаги целый миниатюрный город, потратив на это лет пять, не меньше.
Бумажный город выставлен был в актовом зале гимназии, заняв пять столов, сдвинутых вместе. Статистик в парадном сюртуке стоял подле столов и, смущенно теребя бороду, давал объяснения.
Это, надо думать, было зрелище! Многоэтажных домов, высотой всего до трех-четырех сантиметров, насчитывалось, по самому приблизительному подсчету, несколько десятков тысяч. В разных направлениях пролегали между ними улицы, множество улиц, а на площадях зеленели скверы. И набережные не были забыты градостроителем — отражались в стекле, под которое заботливо подложена была синяя оберточная бумага, долженствовавшая изображать залив моря или реку.
Посетители всплескивали руками и ахали. А отец сказал мне, что все время испытывал тягостное чувство неловкости. Подумать только! Взрослый, с бородой, и до сих пор готов играть в игрушечные города!
Сейчас я думаю, что он поспешил со своими выводами. Быть может, градостроение было призванием Черномора, но он по каким-либо причинам не мог стать архитектором? А быть может, воздвиг свой город просто от тоски бесцветного провинциального существования?
Считая, что невежливо отойти от столов, так и не задав ни одного вопроса Черномору, отец мой спросил его:
«Скажите, в какой же стране находится ваш прекрасный город?»
Черномор словно бы удивился вопросу. Помолчал, пожал плечами:
«Не знаю… Где-нибудь… Как-то не думал об этом. Пожалуй, в Аравии, нет?»
«В Аравии? Но почему именно в Аравии?»
И, кротко мигая, Черномор ответил:
«Говорят же: счастливая Аравия…»
И мой отец, разочарованный и недоумевающий, отошел от столов…
Я вспомнил о разноцветном бумажном городе, когда Гальченко описывал мне, как у спорщиков в кубрике постепенно разыгрывалось воображение.
Улавливаете разницу?
Город на пяти столах, конечно, не имел и не мог иметь точного адреса. «Где-нибудь…» Увы, до революции некоторым мечтателям и фантазерам приходилось воздвигать разноцветные города без адреса…
