Луи Анри Буссенар - Охотники за каучуком
Кроме того, пароход, служащий в обычное время только для перевозки мирных жвачных животных, на этот раз имел еще человек шесть пассажиров опереточной труппы. Это были французы, совершавшие турне по Южной Америке: они были в Рио-де-Жанейро, в Виктории, в Порто-Сегуро, в Бахии, в Пернамбуко и Паре, а теперь собирались вернуться во Францию, проехав через Кайену, Суринам, Демерару и французские Антильские острова.
По-видимому, судьба не баловала этих бедняг, заброшенных судьбой на «Симон Боливар». Все шестеро, трое мужчин и три женщины, скучились в единственном помещении, торжественно называемом салоном, на самом же деле — зловонной конуре, теснота которой могла соперничать разве только с ее неопрятностью. Жестоко качаемые на коротких резких волнах океана, мучимые ужасами морской болезни, ютясь на своих же сундуках и чемоданах или на соломенных грязных морских креслах, задыхались от вонючих потоков, протекающих к ним с палубы. Не будучи в состоянии подняться наверх, по лестнице, сплошь загаженной нечистотами, превратившими судно в клоаку, злополучные артисты с томительным нетерпением ожидали первой пристани.
К счастью для них, на судне был еще пассажир, более привычный к этой ужасной обстановке, устроившийся где-то на корме у штурвала. Он время от времени спускался к ним, принося им то плодов, то немного тафии, разведенной водой, то кусок кассавы, и вообще всячески старался облегчить их положение, столь же скучное, сколь и тяжелое.
Лишь матросы превосходно чувствуют себя, топчась в грязи и навозе сплошь загаженного нечистотами судна, с беззаботным равнодушием черной расы ко всему, что касается чистоты, опрятности и порядка. Дуют себе тафию, сколько могут, делают спустя рукава свое дело, исполняя команду капитана лишь после нескольких повторных приказаний и с видимой неохотой и ленью. Затем растягиваются тут же, где попало, среди грязи и навоза, а, проснувшись, снова тянут тафию, поют и ухитряются еще плясать, выделывая свои диковинные прыжки, к немалому восхищению зрителей, их же товарищей.
Капитан также добросовестно напивается; из всего экипажа в надлежащем виде остается только один рулевой да механик.
Тем не менее «Симон Боливар» идет себе, ни шатко ни валко, вперед, не теряя из виду берегов, окаймленных мутными и низкорослыми корнепусками.
С наступлением ночи команда бросает якоря где попало: осторожность, необходимая при таком береговом плавании, где абсолютно невозможно плыть впотьмах. Берега низки и плоски и так часто изменяются, благодаря сильным приливам, что от одного плавания до другого лоцман бывает не в состоянии узнать данное место: то приливом унесло мыс или косу, бывшие раньше на этом месте, то свалило деревья и вехи, обозначавшие путь; или наносной почвой закупорен канал или передвинута илистая мель.
Оттого суда, совершающие здесь береговые рейсы, весьма часто садятся на мель, что, впрочем, не представляет особой опасности, так как мели недостаточно плотны, и сняться с них не стоит большого труда.
«Симон Боливар», обогнув мыс, называемый старыми географами Северным Мысом, вошел в канал Марака, отделяющий материк от острова того же имени. Здесь он бросил якоря перед наступлением ночи, как раз против болот, тянущихся от линии корнепусков, растущих вдоль берега, и до большого озера Короссоль, или да-Як, очертания которого нанесены только пунктиром на превосходной карте Гвианы, составленной господином Маже.
Хотя на пароходе не было вахтенного матроса, во время этих ночных стоянок, все-таки один негр, менее пьяный, чем остальные, и менее сонный, заметил на берегу три огня, расположенных правильным треугольником.
Очевидно, под влиянием необычайного усердия к службе, он решился предупредить капитана, который свернувшись в своем гамаке, подвешенном у рулевого колеса, чередовал бесчисленные сигареты с не менее бесчисленными приемами спиртного напитка.
Эти три зажженных огня, вероятно, означали что-то условное, так как пьяница-капитан испустил трехэтажное ругательство, вылез из своего гамака и, спотыкаясь, сделал несколько шагов по направлению к борту.
Остановясь и покачиваясь на ногах, он навел на эти костры свою подзорную трубу.
— Пусть этот проклятый напиток превратится в яд, если нет опять чего-нибудь в этом треклятом канале! .. Да, да… хорошо… три огня означают, что я должен ждать лоцмана… Пусть меня чума заберет, если мой приятель Диего не драгоценный человек, который всегда решительно обо всем подумает… И он умеет заставить своих людей глядеть в оба, чтобы избавить своего приятеля Амброзио от неприятных случайностей… Значит, все благополучно! Можно пойти и продолжить свою дружескую беседу с этой не допитой еще бутылочкой!
Действительно, капитан Амброзио не ошибся ни относительно значения огней, ни относительно их происхождения. Едва только солнце показалось на горизонте, еще окутанное густыми туманами, тяжело нависшими над болотом, как появился в отдалении маленький туземный плот янгада, построенный из чрезвычайно легких стволов, сплетенных крепкими лианами, и снабженный прямоугольным парусом. Управлялся он, вместо руля, досками, называемыми гуарами, вертикально воткнутыми между бревнами плота. Вода действует на них или путем сопротивления или же течением. Человек, управлявший янгадой, был вооружен двухлопастным веслом. Кроме него, на плоту находилось двое негров.
Капитан сам окликнул их, когда плот подошел на полкабельтова.
— Эгой, с яганды!
— Эгой, с судна! — отозвались оттуда.
— Эй, да это ты, Эставао… Приставай, друг мой… приставай, потихонечку.
— Я сам, капитан Амброзио, здравия желаю!
— И тебе также, друг любезный! Какой ветер занес тебя сюда?
— Меня прислал дон Диего для…
— Ну, хорошо, хорошо… у меня есть пассажиры на судне.
— Хм, неужели?!
— Да… лови причал и живо наверх!
— Есть, капитан! — отозвался негр.
Янгада тотчас же повернулась, круто описав пол-оборота; капитан кинул людям, оставшимся на ней, непочатую бутылку тафии, которая была поймана на лету одним из них, и увлек за собой на корму вновь прибывшего.
— Ну, что, Эставао? Что нового?
— Меня мучает жажда, капитан Амброзио, — осклабившись, отвечал негр.
— Да, знаю, но это вовсе не ново… На, пей и отвечай скорее!
— А то, — начал негр, проглотив добрую чашку крепкого напитка, — что наш проклятый канал снова занесло илом!
— Дьявол! И это все, что ты имеешь мне сказать?
— Остальное вам скажет сеньор Диего сам.
— Значит, я увижу его?
— Может быть! Я ничего больше не знаю. Он меня прислал к вам только для того, чтобы я провел ваше судно.
