Михаил Демин - Рыжий дьявол

Дом выглядел покинутым; на двери висел замок. И никто из соседей не мог или не хотел ответить мне, куда же подевались хозяева? После многих расспросов мне удалось все же разыскать единственного родственника Потаниных. Это был дядя жены Семена — Анциферов, угрюмый, болезненного вида мужик, живший на отшибе, в самой крайней избе… Но и здесь тоже меня постигла неудача. Он ничего мне не сказал, не стал вообще со мной разговаривать. И так не солоно хлебавши я воротился в Енисейск.

Было уже за полдень. Я устал и проголодался. И когда вылез из машины, то сразу же направился в угловую чайную.

Вчерашней ночью я твердо решил: буду гордым! И никогда больше не загляну сюда, никогда! Но теперь, озабоченный, погруженный в раздумья, я как-то забыл об этом… И ноги сами помимо воли привели меня в знакомое место.

Едва лишь я вошел, меня окликнула Верочка. Вид у нее был смущенный и одновременно встревоженный.

— Ты не сердишься? — спросила она, подбежав ко мне.

— Да нет, — отмахнулся я.

— Не сердись. Я тебе потом все объясню.

— Хорошо, хорошо, — проговорил я рассеянно. — Найди-ка мне местечко. И принеси…

— Вина и фруктов? — улыбнулась она.

— Что хочешь, только поскорее!

— Я для тебя специально держу столик вон там, в углу. Видишь? Там уже и закусочка приготовлена… И да, ты знаешь, тебе пришло письмо! Оно там же лежит под скатертью.

— Какое письмо, — дернулся я, — кто принес?

— Какой-то мальчишка.

„Наверное это от Семена", — подумал я, подойдя торопливо к столику и доставая конверт.

Очевидно письмо писалось в тайге, у костра; конверт был помят, запачкан смолою и копотью. Я вскрыл его. И оттуда выпал небольшой листок бумаги с одним только словом: „Держись!"

И как только я прочел это, во мне словно бы что-то оборвалось…

Нет, послание было не от Семена. Его отправила бандитская кодла. Я сразу это понял, ведь мне хорошо было известно, что означает слово „держись"!

Это слово — старинная блатная формула мести. Она восходит к тем отдаленным временам, когда еще жили воровские романтические традиции.[34] В современных условиях, в больших городах традиции эти давно угасли. Блатные нынешней формации таких записок уже не шлют; они предпочитают мстить втихую, без предупреждений… Но кое-где в глубинке, в сибирской тайге старая романтика, как видно, еще не полностью отжила.

— Что там, что? — с тревогой спрашивала Верочка, глядя на злополучное письмо.

Я протянул ей листок. Она прочла и подняла ко мне удивленные, расширенные глаза:

— Ничего не понимаю… Что это значит?

— Это значит, — сказал я, — что мирная жизнь кончилась. И тебе лучше всего держаться от меня подальше… И ты правильно сделала, что не пришла этой ночью; приходить ко мне теперь нельзя. Это опасно.

ТЫ ЗНАЕШЬ, ЧТО ТАКОЕ СТРАХ?

Поразительное дело! Если бы я даже был настоящим, опытным бабником, завзятым юбочником, был бы самим Казановой, все равно я не смог бы придумать лучшего трюка, чтобы полностью покорить сердце Верочки! Едва лишь она услышала слова „нельзя" и „опасно", как сразу же ее отношение ко мне изменилось.

Обычная ее пассивность сменилась вдруг бурной страстностью. Она порывисто прижалась ко мне. И прошептала, дохнув в самое ухо:

— Вот что. Приходи-ка сегодня ужинать. Обязательно! И не спеши… Можешь прийти попозднее.

— То есть когда?

— Ну, к закрытию.

— Ладно.

День промелькнул незаметно. И поздно вечером я явился в чайную, уже тихую, пустую. Двух последних алкоголиков выпроводили из зала при мне… Здешний вышибала — он же швейцар, он же гардеробщик, — уходя, подмигнул мне всею щекой. Затем густо крякнул и сказал: „Счастливый твой Бог, корреспондент!"

И мы остались с Верочкой вдвоем.

— Послушай, — сказал я, — что же происходит? Ты боялась, как бы твои родители не узнали, а тут — я вижу — уже всем известно! Этот швейцар так сейчас подмигнул, что я даже испугался, не начался ли у него нервный тик?

— Ну, милый, Енисейск — не Москва, — ответила она, поигрывая бровью, — здесь все, как на ладони. От людей не спрячешься… Но насчет этого гардеробщика я не беспокоюсь. Он меня не выдаст. Нипочем не выдаст!

— Это почему?

— Очень уж он не любит моего жениха… И вообще в ссоре со всей его семьею.

— Так у тебя есть жених? — Я на мгновенье застыл, пораженный. Потом проговорил, запинаясь: — Вот те раз… Где же он?

— В армии.

— Где?

— Во Владивостоке.

— И долго ему еще служить?

— Осталось полтора года.

— Он, что же, офицер?

— Младший лейтенант.

— Ну, и… Какие же у вас отношения?

— Нормальные, — усмехнулась она. — Переписываемся…

— Значит, ты его все-таки ждешь?

— Жду… — Она пожала плечами. — Как видишь. Да и он там тоже не скучает, я точно знаю! Но зачем ты затеял этот разговор? Я сейчас свободна, и я с тобой. Чего тебе еще надо? Давай-ка ужинать. И не будем отвлекаться!

…Потом мы лежали на полу, на разостланной медвежьей дохе. Было тихо, тепло. Свет мы выключили, и комната освещалась отблесками огня, бушевавшего в печке. Легкие розовые блики скользили по лицу Верочки, по ее плечам и груди. Я глядел на нее, и мысли мои путались.

„Какие все-таки странные, непонятные существа женщины, — думал я. — Вот как определить Верочку? Кто она? Имеет жениха и ждет его, и в то же время спокойно ему изменяет… И все же ее не назовешь гулящей девкой. Она не из тех, какие прибегают по первому зову, каким стоит только мигнуть".

Я вспомнил обо всех тех случаях, когда она обманывала меня, заставляла ждать понапрасну. И спросил, наклоняясь к ее лицу:

— Послушай, может, ты объяснишь теперь, что же тебе раньше мешало?

— А зачем тебе это знать?

— Но все-таки?

— Ты будешь смеяться…

— Нет, — сказал я, — даю слово! Так в чем же было дело?

— Ну, в чем, в чем, — неохотно проговорила она. — Возле твоего дома ведь церковь находится! Надо мимо нее проходить… Ах, тебе этого, наверное, не понять.

— Да нет, почему ж… Я понимаю, — пробормотал я. — Так вот ты отчего выбрала столовую!

— Ну да. Здесь удобно. Ничто не мешает.

— Но Бог-то все равно все видит, — сказал я, пряча улыбку.

— И все-таки это не одно и то же, — упрямо проговорила Верочка. Поднялась, со вздохом поправила волосы. И начала одеваться.

— Да и для тебя тоже здесь удобно… Ты же сам сказал: домой теперь приходить опасно.

— Это верно, — сказал я. — Но куда же денешься? Возвращаться все равно придется.