Тридцать один. Часть I. Ученик - Роман Смеклоф
– Тяжело без помощников? – не к месту спросил я.
– Ращу новых.
– Неважно! – вскрикнул голем.
– Если всё это правда, нас ждут большие неприятности, – посерьёзнел Оливье.
– Почему это? – бросился в бой Евлампий.
– Потому, что хозяева будут искать, куда делся их гомункул.
Голем фыркнул, а я подумал, что дядя прав. Если пресловутый магистрат существует, страшно представить, что нас ожидает.
– Вы правы, они захотят вернуть гомункула. Но пока я в архиве и выполняю свою работу, они ничего не знают! – пообещал архивариус.
– Тяжело быть в двух местах одновременно…
Дядя резко остановился, перегородив нам дорогу.
– Как началась мировая война? – потребовал он, уставившись Мровкубу в глаза.
– Бессмыслица! – взвился Евлампий. – Об этом знают все!
– Бессмыслица – твоя жизнь, – бросил Оливье, не глядя в сторону голема, а продолжая в упор рассматривать архивариуса. – Если ты тот, за кого себя выдаешь, то знаешь!
– Начало войны известно самому бестолковому студиозусу в тридцати миров, – проворчал голем.
– Нельзя говорить об этом в присутствии юноши? – заюлил Мровкуб.
– Заклятье не позволит, даже если захочу, – кашлянув в рукав, оборвал дядя. – Скажи одно слово. Я пойму!
– Мировая война началась с восстания, – пробормотал Мровкуб и опустил глаза.
Оливье кивнул.
– Это не значит, что я тебе верю, – сказал он и пошёл дальше.
– Какое восстание? О чём вы? – загалдел Евлампий.
– Объясните, – не так уверенно, как он, попросил я.
– В другой раз, – пообещал архивариус, не поднимая глаз.
Мы догнали дядю. Голем требовал объяснений, но Мровкуб сосредоточенно молчал. Когда я уже не ожидал никакого ответа, он тихо произнес:
– Как говорил один архивариус: «Историю пишут победители!». Нельзя сказать часть правды, а говорить всё, что знаю, я боюсь.
– Нелепые оправдания! – разозлился голем.
– Слова – это оружие, – ответил архивариус. – Как говорят чернокнижники: «Не позволяй необдуманным речам разрушить твою жизнь».
Голем заскрипел камнями, но промолчал.
– Приплыли! – оборвал наши препирательства Оливье.
Среди пылевого моря, я не сразу различил дорогу. Только мчащая во весь опор карета, поднимая тучу пылищи, обнажала неровную каменную колею. Такой чудно́й повозки, я ещё не видел. Понятно, что лошади ни к чему, если есть магия, но колеса могли бы и оставить.
– Заклинатик! – завизжал архивариус.
– Нет – гвардейский бобик, – урезонил Оливье. – Ты значит ещё и фанат! Архив-болельщик! Запхни свой восторг поглубже, иначе я тебе все страницы повыдергаю? Мы итак шуму наделали, припёрлись верхом на радуге, да с фейерверком.
Мровкуб ухватился за бороду и заткнул ею рот, выпучив глаза.
– Нас арестуют? – совсем струсил я.
– Закон нарушать нель…
– Как пить дать, а твоего голема пустят на фундамент нужника, чтоб поддувало реже отворял, – рявкнул дядя.
Карета подлетела к нам, обдав волной пыли. Не знаю заклинатик или бобик, вблизи деревянный ящик с окошками. Две синие полосы по серому борту и резные фонари на лапах-канделябрах по углам. Да герб, фруктовое дерево с короной, перевитое искрящимися молниями и травой с длинными белыми рисинами.
– Тишина на палубе, докладываю я, – наказал Оливье.
Мы переглянулись.
Борт с гербом с предупредительным скрежетом отъехал в сторону, и из кареты высунулись двое гвардейцев в серых камзолах. На солнце заблестели золотые кокарды на колпаках, а в загребущих пальцах заиграли увесистые чёрные дубинки.
– Построиться! – проревел круглолицый гвардеец с раскрасневшимся лицом.
Из-под полей колпака стекали бисеринки пота. Хрустнув спиной, он вывалился в пыль и закряхтев, перекатывался с ноги на ногу, стуча по ладони дубинкой.
Мы послушно вытянулись в шеренгу во главе с Оливье.
Второй гвардеец, со скучным вдавленным лицом и острыми глазами, прошёл мимо и застыл за нашими спинами.
– Чё приперлись? – заорал круглолицый, вперившись в дядю.
– Упали с радуги! – в тон ему завопил Оливье, выпрямляясь.
Я затравленно оглянулся. Бледные полосы, ещё висели над пустошью, подтверждая наше преступное проникновение в Благодатные земли.
– С какой целью упали?
– Всемирный банк!
Гвардеец, переставив толстые кривые ноги, подкатил вплотную, пристально всматриваясь в единственный дядин глаз:
– Грабить?
– Завещание составлять! – вздохнул Оливье. – Моя карьера погибла, – печально добавил он.
– Он говорит правду! – зачем-то добавил голем.
– Все там будем. В повозку! – приказал круглолицый.
– За что? – возмутился Евлампий.
– Цвет неба своей радугой испортили!
Второй гвардеец со вдавленным лицом и острыми глазами подтолкнул Оливье в спину. Дядя, продолжая улыбаться и корчить гримасы, поднял руки.
– Сдаюсь! – заорал он, маршируя на месте.
От его безумной весёлости было ещё страшнее.
– Жуткая карета, – пробормотал я, косясь на маленькие окошки в борту.
– Она проклятая, – прошептал архивариус. – Могущественный чародей тренировался перед гонками, а когда его оштрафовали за лихую езду, в ярости проклял кареты, сказал: «Чтобы поганые колёса никогда не оскверняли землю и ни одно живое существо не тянуло повозки», – он покачал головой. – Сбылось, по сей день развеять не могут. Зато из них получились превосходные заклинатики.
– Разговорчики! – рявкнул круглолицый.
Оливье влез в карету и развалился на деревянной скамье. Я сел к окну, а рядом притулился архивариус. Гвардейцы, не сводя с нас сердитых глаз, устроились напротив. Круглолицый стукнул по крыше, и борт, скрипя, заехал на место.
Я сглотнул, в полутьме на полу хищно блеснули цепи с застёжками для рук и ног.
Карета дёрнулась и за окошком поднялись клубы пыли. Кандалы тоскливо брякнули и, под их унылый перезвон мимо поползла убогая пустошь.
Мы с архивариусом и Евлампием напряженно молчали, не решаясь открывать рты при гвардейцах. Дядя, беспечно улыбаясь, насвистывал пиратский вальс: бу-бу-бу-бу-бу, бу-бу-бу-бу-бу.
От равномерного покачивания и усталости, я начал клевать носом.
– Потрясающе! – пробормотал архивариус.
Я почти задавил любопытство, но несносный голем дёрнул за цепочку и глаза открылись сами собой.
– Смотри-смотри! – скандировал он.
– Тихо! – возмутился круглолицый гвардеец, но больше для порядка.
Чувствовалось, что он доволен, как поражены чужемирцы. Тогда и я не смог сдержаться и взглянул в окошко. Дорога поднималась на холм, поросший вялой бесцветной травой.
– Выгляни! – скомандовал Евлампий.
Склонив голову набок, я сунулся в окно. От бьющего в лицо ветра слезились глаза, но пробирало даже через мерцающую пелену. На вершине взгорья, к которому поднималась карета, дымила тысячами труб стоглавая башня. Она вырастала из платформы с витой балюстрадой и тяжело опиралась на четыре колонны, подозрительно смахивающие на драконьи лапы. К каждой башне липли балконы и обвивали галереи с витражами. Крутились мельничные колёса, разбрызгивая фонтаны разноцветной пены. Змеились желоба и ржавые трубы со сверкающими колдовскими рунами. Открытые переходы, каскады с бойницами и длинные извилистые анфилады с лестницами и мостами лопались от толп чародеев в разноцветных мантиях. А над
