Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
– Эй, мать! Поди сюды!
Выглянула тётя Оля. Она тоже собиралась уходить. В церковь, наверное. Тёмное платье было на ней и черный шифоновый платок. Полностью скрывший седой волос.
– Чего забыл, Мишаня? Щуку сушеную сзади тебя я в газетку завернула. Прямо под бортиком лежит.
– Бутылки вот эти домой занеси. На верстак поставь там. На поднос. Потом выпью. Мы, Славка, в пивной кроме пива не пьём ничего. И кроме рыбы не едим другого. Это ж пивная! Не кабак. Мы съезжаемся поговорить о делах своих и семьях, попеть песни хором, рыбкой похвастаться и поделиться. Каждый своей. Пивников похвалить за свежее пиво. Ну, основное, конечно, просто показаться друг другу. Увидеть, что живые все. А больше трёх кружек там никто не пьёт. Нажраться до соплей и дома можно, когда приспичит. А там у нас свидание. Кто ж на свидании надирается? Перебор всю любовь с уважением загробит.
А мы друг друга любим за дело и уважаем за всё доброе, что в человеках не сгинуло, не поломало жизнью. Поехали.
Я взял ремень и не спеша повез тележку с дядей Мишей на базар. Мы появились там, когда по двору уже катались тележек пятнадцать. Мужики жали руки друг другу, обнимались, хлопали друзей своих по спинам, весело перебрасывались шутливыми матерками, которые подчеркивали близость душевных отношений, острили и хохотали. Никто ещё пиво не пил. Ждали остальных. Они съезжались с разных сторон, кто быстро, кто не спеша. Двор довольно скоро заполнился широкими, но слегка согнутыми возрастом плечами, лысыми и седыми головами, красивыми тележками и выходной одеждой.
Я, пока длился ритуал долгожданной встречи, пошел за угол бывшего мясного павильона. Там пятнадцать лет назад дерущиеся петухи вытоптали большой круг. Он тогда был усыпан перьями, пухом и полит каплями крови. Вокруг петушиных драк собиралась толпа, смешанная из хозяев «гладиаторов» и любителей поглазеть на эту дикость. Сейчас петушиным битвам вышел запрет и с базара их выгнали. Теперь организаторы птичьих боёв носили своих драчунов в сквер, выращенный на месте снесенного старинного кладбища совсем недалеко от базара. Там я ни разу не был. Ничего кроме жалости к птицам и отвращения к их «тренерам» я не испытывал.
А в это время во двор пивной вкатился на белой перламутровой тележке, отталкиваясь от земли лыжными палками, дед в тельняшке и с офицерской фуражкой на кудрявой белой голове. За спиной у него на ремне висел тоже перламутровый с кофейным оттенком аккордеон «вельтмайстер».
– О-оо-о! – обрадовались без исключения все. – Генаха! Дорогой! Струмент – то не пропил! Значит потанцуем сегодня!
– Вы у меня сегодня, мля, не просто потанцуете, а порхать будете! – Генаха сгрузил аккордеон на стол и поехал обниматься со всеми. – Я, мля, неделю маялся, но фокстрот «Цветущий май» одолел-таки, как обещал! Выучил так, что хоть по радио с ним выступай!
Пивники, два здоровенных парня лет тридцати, бегом разносили по столам кружки с пивом. Как они умудрялись нести в каждой руке по три кружки – для меня осталось загадкой. Причем делали они свою работу так, что на бегу не только не натыкались на тележки, но даже пена, и та не выплёскивалась.
– Сколько с нас, Лёха? – крикнул огромный лысый мужик с большими белыми усами. – Пятьдесят два человека по три кружки.
Он подкатился к окну выдачи и подставил ухо. Потом подъехал к пустому месту на столе и оповестил катающихся друзей:
– Э, орлы! Вот сюда – кто сколько скинет, но чтоб было не меньше тридцати рублей. Это со скидкой.
Деньги сбросили, усатый рассчитался и все окружили столы, развернули, покрошили на газетки и тряпицы свои рыбные запасы и сгрудили их на середину каждого стола.
– Ну, со свиданьицем! – выдал тост их постоянный, наверное, тамада в белом парусиновом костюме и каким-то орденом на левом кармане. – Мир домам нашим, покой и достаток!
Далеко за забором базарным, наверное, слышен был приглушенный, но тяжелый удар одновременно сдвинутых бокалов. После чего все сделали по три глотка и расслабились.
– Свежак пиво-то! – крикнул кто-то.
– Нефильтрованное!
– Душистое пивко!
-В Кустанае нет лучше пивка, чем наше!
Пивники стояли сверху над калеками и с удовольствием на лицах впитывали в себя прелесть комплиментов.
– Пейте, мужички! – сказал один из них. – Пусть не во вред пойдет оно, а на пользу! Отдыхайте, дорогие!
– А это сынок моего приятеля-соседа, – Михалыч подтянул меня за штанину к столу. – С малолетства пацана перед собой держу. Вишь, вырос как! Хороший парнишка. Крепкий и жить не боится. Славкой зовут.
Все замычали одобрительно. А из них один только вопрос задал:
– Служил, Славка?
– Конечно служил,– смутился я. – Два года как дембельнулся.
– Молодец, – тихо сказал другой: – Отслужить мы обязаны. Родина – не корова. Сама не отбодается. Садись рядом, хлебни пивка.
– Он спортсмен, – вступился дядя Миша. – Это дело под запретом у них. А то чемпионом не станет.
– Стану! – сказал я нагло и все громко и весело засмеялись. Смеялись и пили. Потом пили молча. Я отошел в сторону шагов на десять, прислонился к забору и смотрел. Мужики о чем-то неслышно толковали, рыбный и пивной ароматы делали обстановку уютной и чинной. Аккордеонист с трудом нацепил ремни своего красавца «вельтмайстера» на плечи, но он все равно задевал его обрубки мехами. Но Генаха прогнулся спиной назад, закрепил инструмент на груди и стал играть красивый фокстрот «Цветущий май». Мужики выкатились из-под столов, хватали друг друга за руки и кружились на тележках по двору, задевая соседей, стучась об столы, переворачивались на бок и тут же поднимались на колёса сильными руками партнера.
Танцевали долго, потом снова пили, болтали и грызли раскрошенную рыбку.
Я смотрел на Михалыча, счастливого и милого, как невеста на выданье. Он что-то шептал тихонько. Так, что не слышал никто. И в глазах его отражались кружки с пивом и хорошие, старые друзья по счастью.
– Нашу споём?! – не то спросил, не то приказал Генаха.
– Спрашиваешь! – возмутились все и на тележках образовали несколько кругов, обнявшись за плечи. Генаха выпил, утерся рукавом и откашлялся.
– Ты, Славка, иди,– Михалыч попросил меня нагнуться и сказал шепотом.– Ребята когда
