Андрей Бондаренко - Гвардейская кавалерия
Ник приоткрыл пару окон и прошёл на кухню — за метлой и совком. Там, на кухонном столе он и обнаружился — стандартный почтовый белый конверт, на котором значилось: — «Сеньору Андресу Буэнвентуре».
«А я что говорил?», — обрадовался беспокойный внутренний голос. — «Письмо! Братец, вскрывай конверт…. Ага, лист бумаги. Разворачивай его, разворачивай. Исписан убористым почерком. Уточняю, убористым женским почерком…. Итак, зачитываю: — «Дон Андрес! Извини, но мы не воспользуемся твоим гениальным планом — по прорыву к парагвайской границе. Почему? Во-первых, исчезнувшего Че Гевару стали бы искать. Причём, все империалистические спецслужбы. Как — стали бы искать? Сугубо по-простому. Арестовывали бы — по всему Миру — всех подозрительных людей и допрашивали бы их с использованием пыток. Арестовывали бы и пытали — на протяжении многих-многих лет. Нехорошо это…. А, во-вторых, Вольф Григорьевич считает, что вмешиваться в Историю (то есть, в Прошлое), можно. Но только очень осторожно, без кардинальных изменений. Чтобы Будущее не пострадало…. Вот, пожалуй, и всё. Прощай. Любящая тебя, Анна-Мария В.»…. Чёрт знает что. «Любящая тебя», понимаешь…. Теперь-то понятно, почему Михаил тогда жаловался на новые зубные пломбы. А так же почему кончики его пальцев были обмотаны медицинским пластырем. Пластическая хирургия, понятное дело, на месте не стоит. Очевидно, в 1964-ом году, во время последнего посещения Че Геварой Москвы, специалисты сняли отпечатки его пальцев со всяких там бокалов. Одни специалисты сняли, а другие, наоборот, «перенесли» на Мишкины пальчики…. Братец, выпить бы. Пошли-ка в подвал. Там алкоголя всякого — завались. Хоть залейся…».
Девятого октября, уже ближе к вечеру, возле его дома остановилась машина, а ещё через минуту в дверь постучали — уверенно, зло и весьма настойчиво.
Ник открыл дверь. На пороге стоял генерал Арнальдо Сауседо — мужчина пожилой, высокий, заносчивый и до полной невозможности чванливый.
— Доброго дня, сеньор Сауседо, — вежливо поздоровался Ник. — Проходите в дом.
— Я, наоборот, за вами, дон Андрес, — надменно усмехнулся генерал. — Мой здешний агент утверждает, что в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое мая в ваш дом заходил майор Че Гевара. Это так?
— Так, экселенц, заходил. Хотел разжиться вином — для революционных нужд.
— И вы ему, конечно, отказали?
— Частично, — выжидательно прищурился Ник. — Выделил два ящика из моего подвала и на этом ограничился…. Надеюсь, это не является преступлением?
— Дело не в вине, — небрежно отмахнулся сеньор Сауседо. — Но вы тогда хорошо рассмотрели майора Гевару? Сможете узнать?
— Безусловно.
— Тогда поехали. На опознание…
Армейский пятнистый джип американского производства остановился на окраине крошечной боливийской деревушки Ла-Игера.
Они выбрались из машины и прошли в низенькое глинобитное строение с табличкой — «Школа» над входной дверью.
Ник, молча, чувствуя, как по скулам перекатываются каменные желваки, смотрел на два человеческих тела, изрешечённых пулями.
— Кто это? — с трудом сглотнув вязкую слюну, спросил генерал Сауседо. — Вы их узнаёте, дон Андрес?
— Да, узнаю. Мужчина — Эрнесто Рафаэль Гевара де ла Серна. Женщина — Мари Вагнер-Ираола, его любовница.
— Это точно?
— Точно.
— Ошибки быть не может?
— Исключено, — медленно провёл ладонью по лицу Ник. — Это они. Однозначно…. Душно тут у вас. И свежей кровью пахнет…
Через минуту они вышли на свежий воздух.
— Это очень хорошо, что Че Гевара убит. Очень хорошо, — выдохнул генерал. — По крайней мере, очень многим облегчит жизнь. А другим ещё и сохранит. Очень многим…
— Что будет с телами? — прикурив сигарету, спросил Ник.
— Перебросим на вертолёте в Вальегранде и выставим на всеобщее обозрение. Туда уже и представители прессы съезжаются…. Только чуть позже перебросим. Сперва дождёмся приезда опытных медиков. Дантист снимет у покойного майора зубные отпечатки. А хирург…э-э-э, отпилит кисти его рук. Потом их поместят в специальный пластиковый пакет и передадут «цэрушникам». В их профильной картотеке, говорят, есть отпечатки пальцев Эрнесто. Американцы почему-то хотят быть на сто процентов уверены, что Че однозначно и железобетонно мёртв. А ещё лучше, наверное, на сто двадцать из ста. Словно бы всерьёз опасаются подмены…
«У Мишки была любимая фраза, мол, «долбанные сложности». Фраза, как фраза», — напомнил памятливый внутренний голос. — «Вернее, отрывок из стихотворения…. Мы вернёмся, долбанные сложности. И прорвёмся, ветру вопреки. На краю всеобщей невозможности. На краю — немыслимой Любви…. Хорошо сказано, чёрт меня побери! Замечательно…».
Глава семнадцатая
Возвращение
Никита Андреевич Иванов — военный пенсионер всесоюзного значения, полковник ГРУ в отставке, орденоносец, Герой Советского Союза, позднюю осень 1974-го года встретил на своей подмосковной даче в Переделкино: уже привычно и ожидаемо, с толикой видимого удовольствия.
Октябрь выдался очень дождливым, слякотным, хмурым, с лёгкими утренними заморозками.
Ну, и что из того? Недавно отремонтированная русская печь работала исправно и почти не дымила, сухих берёзовых дров было в достатке, на хлипком стульчике, вплотную приставленном к печке, довольно урчал старый полосатый кот по кличке — «Куликов», а во дворе заливисто и басовито облаивал всех проходящих двухгодовалый «кавказец» Миаль.
По утрам Ник практиковал традиционный поход на пленэр: либо на маленькое лесное озерцо, где в любое время суток неизменно и жадно клевали полосатые матросики-окуньки и ленивые змееподобные ратаны, либо в близлежащую берёзово-осиновую рощу — за грибами всякими и разными.
Куликов, естественно, однозначно одобрял только хозяйские походы на рыбалку. Причём, сразу же установилось негласное правило: Нику отходили окуни — на жидкую ушицу, сдобренную мелко-порезанной картошкой, горстью перловки и крупными кольцами красного репчатого лука (с собственной грядки, понятное дело и ясен пень), кот же безраздельно владел пойманными ратанами, к которым неожиданно приохотился.
Грибная охота, наоборот, отличалась завидным непостоянством. То, вдруг, на мшистом болотце неожиданно «выстреливали» крепкие бежевые моховики. А через три-четыре дня, когда на болоте оставались лишь бледно-зелёные поганки, в глубоких придорожных канавах появлялись целые полчища симпатичных маслят. Ещё через неделю в берёзовом мелколесье из земли бодро вылезали отборные подосиновики: осенние, красно-бархатистые, с тонкими кривоватыми ножками, густо поросшими холодной тёмно-бордовой «шёрсткой».
