Джеймс Тейбор - Глубокая зона
Киана все еще смотрела на Стайкса. Он покачал головой.
– Какая разница, что я люблю? Повторяю, я пас.
Пропустив эти слова мимо ушей, Катан продолжал болтать о Халли. У Стайкса складывалось впечатление, что напарник медленно уплывает от действительности, от окружающей обстановки – леса, лагеря, укрытия, – в другую реальность, видимую ему одному.
– Физия у нее не провинциальная, это точно. Красавица.
– Только нос подкачал.
– Да, вот именно. Поди, кто-то съездил ей хорошо.
– Может, отставной любовник, – предположил Стайкс. – Или любовница. Такое сейчас сплошь и рядом.
– Не знаю, как ты, а по мне, так это чертовски сексуально, – сказал Катан.
– Что? Девочка с девочкой?
– О да. Заводит ужасно. – Катан состроил восторженную гримасу, высунул язык. – И вот что интересно…
– Что?
– Зачем им это, когда можно делать все по-настоящему? Понимаешь, о чем я? Ну какой в этом смысл? – Катан помрачнел.
– В нашем мире многое не имеет смысла.
– Твоя правда. Взять хотя бы нас: торчим тут у вонючих бобоедов – не страна, а жалкое подобие – и дожидаемся пятерых лохов, чтобы их грохнуть.
– Действительно.
Катан, по-видимому, иссяк. Стайкс собрался и пошел в укрытие на границе леса. При свете звезд стоящая в двухстах ярдах скала отображалась мягким зеленым светом в его ПНВ. Внизу чернела вытянутая дыра – вход в пещеру. Стайкс сел, скрестил ноги и, всматриваясь в темное пространство, стал ждать появления в нем света фонарей.
От скуки он разобрал «беретту» и начал снова собирать. Он мог сделать это с закрытыми глазами и сейчас в темноте не отрывал взгляд от пещеры. Его руки словно жили отдельной жизнью; пальцы легко пробегали по деталям пистолета, как пальцы музыканта легко касаются клавиш. Потом он представил Киану, и, пока руки работали, воображение играло с ее изумительным телом.
Затем мысли вдруг вновь вернулись к Катану: с напарником явно происходило что-то не то. Разумеется, чтобы выполнять такую работу, ты должен быть слегка отмороженным. Но Катан отморожен вовсе не слегка. Стайкс уже встречал таких людей и чувствовал, что какое-то ужасное событие снесло Катану крышу, которая затем так до конца и не восстановилась. Например, сегодня при свете дня Стайкс, вернувшись из укрытия, обнаружил, как он играет с оранжевыми, усыпанными белыми точками ящерицами размером с сигару. Катан соорудил обрамленную камнями дорожку и устроил гонки.
– Нужно уравновесить силы, – сказал Катан и оторвал у двух участниц по задней ноге.
Заметив взгляд Стайкса, он ухмыльнулся:
– Скучища. В детстве я постоянно такое проделывал.
– С ящерицами?
– С кошками. У отца были отличные ножницы по металлу. Но кошки слишком быстро истекали кровью – большие вены в ногах.
– И как ты выходил из положения?
– Заставлял бегать без глаз – вот это была умора, уж поверь мне, брат.
– Как ты это делал, черт возьми?
– В крагах сварщика. – Катан хмыкнул. – Длинные и прочные, как из стальной проволоки. Когтями не продерешь.
– Ну ты и выродок, – процедил Стайкс.
Катан рассмеялся, очевидно приняв его слова за комплимент.
37
В медицинском отсеке военно-транспортного самолета «С-5 Гэлэкси» место Стилвелл оказалось на удивление удобным. Кровать с автоматическим выравниванием была закреплена на опорах из нержавеющей стали с заполненными маслом амортизаторами. Стилвелл лежала без матраца, завернутая в красный кокон из эластополимера, принявшего форму тела и защищающего от турбулентности и вибраций. Через носовые канюли поступал кислород. Рядом с кроватью со стойки свешивался нежно-голубой инфузионный дозатор, откуда в вену на правой руке непрерывно капал кетамин. Через каждые шестьдесят секунд прибор издавал тихий гудок.
Стилвелл была одной из шести зараженных АКБ пациентов, которых переправляли в Соединенные Штаты, в военно-медицинский центр имени Уолтера Рида. Весь медперсонал на борту облачился в защитные костюмы с автономными вентиляторами. На двенадцатичасовой перелет выделили троих врачей и двенадцать медсестер. Вне рабочей смены они уходили в отдельный биологически безопасный отсек самолета, чтобы поесть и отдохнуть.
Когда подошло время для очередного осмотра, проводившегося каждые полчаса, к кровати неловко приблизилась медсестра в несуразном костюме.
– Привет, – прошептала Стилвелл. – Вы хоть ненадолго присаживаетесь?
Одним из многочисленных «подарков» АКБ была боль в горле, по сравнению с которой стрептококковая инфекция казалась пустяком.
– Вот приземлится самолет, вывезем вас отсюда, тогда и посидим, – сказала медсестра – лейтенант Готье, молодая светловолосая женщина с короткой стрижкой.
– Откуда вы, лейтенант?
– Из Вермонта, мэм. Северная часть штата.
– Вермонт… Никогда не была. Хорошо там?
– Тихо. У моих родителей молочная ферма. Триста коров.
Стилвелл показалось, что она заметила гордость в глазах у медсестры, однако та внезапно добавила:
– Дождаться не могла скорее уехать из Вермонта. Как и вся молодежь в наших краях.
– Правда?
– О да. Мне хотелось жить в городе, и чтобы там всегда было тепло. Всего лишь эти два критерия. Ну, и еще хороший колледж для подготовки медсестер.
– И где это нашлось?
– Университет Райса, мэм. В Хьюстоне.
– Прекрасная школа. Только дорогая.
– Да, мэм. За нее платил дядя.
– Повезло вам. Подозреваю, что он не фермер.
– Дядя Сэм[44], мэм.
– Вот оно как. И что же, вам понравилось в Хьюстоне? – Пока горло не слишком болело, Ленора могла говорить. Это ее отвлекало.
– Сначала я была в полном восторге. Есть куда пойти и чем заняться: рестораны, клубы, торговые центры… Здо́рово! Но знаете, к концу третьего курса я уже мечтала вернуться домой. Что имеем – не храним, потерявши плачем, – вздохнула лейтенант Готье. – Какое-то время Хьюстон казался прекрасным городом, но вся эта грязь, преступность, люди грубят, вечно куда-то торопятся…
– Сколько вам до увольнения? – Стилвелл предположила, что она работает по так называемой схеме «пять лет – и свободен». Армия оплачивает обучение в колледже, взамен выпускники должны отслужить пять лет. Большинство из них не могли дождаться возвращения к гражданской жизни.
– Я думаю остаться, мэм, – ответил медсестра.
– Правда?
– Да, мэм. Вообще-то мне нравится в армии.
– Армии нужны такие люди, как вы. – Голос Стилвелл сорвался на хрип, горло начинало слишком сильно саднить.
