Холодная комната - Григорий Александрович Шепелев
Солнце уже стояло над дубом, который рос за конюшней. Ласково сиял Днепр. Хлюпая кровью, наполнившей башмаки, Ребекка мимо ветряных мельниц направилась к концу хутора, примыкавшему к склону большой горы. Её огибала далеко справа киевская дорога.
Крылья у мельниц двигались, потому что дул свежий ветер. Впервые за много дней у Ребекки было хорошее настроение. Ведь она сильнее всего на свете любила длительные скитания, и теперь вот ей предстояло шагать до края Европы, до Лиссабона, чтоб купить место на корабле и плыть в Новый Свет. Ребекка давно уж хотела туда отправиться, так как слышала, что там можно жить и жидам. Ребекка не помнила своей матери, но отец рассказывал, как она, умирая в Киеве от жестокого избиения за еврейский нос, сказала ему: « Если у Ребекки такой же вырастет – отрави её, Шмойла! Так будет лучше.» Нос у Ребекки вырос весьма немаленький, но её защитницею была красота, унаследованная по отцовской линии. Длина носа ей не вредила, поскольку он имел аристократичную форму и наводил на мысль об испанской знатности. Но Ребекка, зная о матери, ненавидела красоту свою ещё больше, чем этот нос, и не защищалась ею, а наносила удары, подчас смертельные. Она часто сравнивала себя с собакой, которую отняла однажды у живодёров, когда с неё уже начали сдирать шкуру. Эта собака жила потом у Ребекки месяц, но не смогла её полюбить. Да, даже её. Ребекка не обижалась. Она вполне понимала это несчастное существо.
– А ну-ка, стой! Стой, жидовка! – вдруг раздалось позади. Ребекка, уже поднимавшаяся по склону, остановилась и повернулась. К ней приближались два казака, Дорош и Явтух. В руках у них были палки.
– Что нужно вам? – спросила скрипачка, положив руку на эфес шпаги.
– Дух твой жидовский из тебя выбить, – сказал Дорош с тяжёлой одышкой. Оба, косясь на шпагу, сбавили шаг и остановились.
– Что ж я вам сделала?
– Ты ударила нашу панночку и украла шпагу, – сказал Явтух.
– Но это неправда. Не ударяла я вашу панночку. А про шпагу мы с нею договорились, что я возьму её.
– Так выходит, панночка лжёт?
– Да, выходит так.
– Тогда отчего у неё на роже синяк?
– Об косяк ударилась.
– А пойдём назад и всё разъясним, – предложил Дорош.
– А нечего разъяснять.
Дорош и Явтух пошли на неё, прищурившись и взяв палки так, чтоб было сподручнее наносить удары. Она стремительно обнажила шпагу.
– Казаки, знайте: буду резаться насмерть! Вам чести мало меня избить, а быть мною битыми – позор лютый.
Два запорожца тотчас остановились и обменялись взглядами.
– Ведь то правда, – сказал Дорош, – чёрт с ней, с кошкой драной! Пошли, Явтух!
– А, пошли! Ноги уж не те – за жидовкой бегать!
Поглядев вслед двум старым бойцам, а потом – на хутор, который через пару сотен шагов должен был исчезнуть для неё навсегда, Ребекка вздохнула, и, вложив шпагу обратно в ножны, возобновила путь.
К полудню её настигли четверо конных. Одним из них был Ивась. Шпага была сразу сломана палкой, и на Ребекку обрушились с четырёх сторон удары плетей. Обливаясь кровью, она упала лицом в траву. С неё содрали одежду, сделали всё, что хотели сделать. Потом опять засвистели плети, до костей рассекая худое, смуглое тело. Когда оно перестало вздрагивать, самый рослый и сильный хлопец ногой ударил сверху по шее. Хрустнули позвонки. Вскочив на коней, казацкие сыновья умчались обратно в хутор.
Из придорожных кустов вдруг вышла собака. Большая, рыжая, с маленькими ушами. Обнюхав то, что было Ребеккой, она уселась, и, задрав морду к жаркому небу, зашлась таким неистовым воем, какого ещё никто никогда не слышал.
Глава пятнадцатая
– Дай, Микитка, я положу на тебя свою ножку!
Часть третья
Ремонт
Глава первая
Бледное солнышко утонуло в море огней, захлестнувшем город. Столбик термометра подползал к минус двадцати. С багряного неба сыпался снег. Из метро валил такой пар, что люди возле дверей шарили руками, будто слепые. Не менее густой пар клубился и над платформой железнодорожной станции, вырываясь из тысяч ртов и носов. Казалось, что воздух и жёлтый свет фонарей трещат от мороза. К краю платформы от касс было не протиснуться. Подходила рязанская.
– Пропускаем? – спросила Дашка-цветочница, обращаясь к двум своим спутникам. Это были Маринка, которая прижимала к груди букетик гвоздик, и Лёшка – широколицый, плечистый парень в валенках, телогрейке, ватных штанах и шапке-ушанке, лихо заломленной на затылок.
– Само собой, – отозвался Лёшка, – я два часа стоять не хочу!
– Ну, а я поеду, – решительно заявила Маринка, – мне полчаса постоять нетрудно.
На лице Дашки резким, базарным образом обозначилось возмущение.
– Ты нормальная? На хер надо стоять, если через десять минут подойдёт голутвинская, пустая?
– Да ни хрена она не пустая будет! А я замёрзла. И хочу спать. Всю ночь не спала.
– Всю ночь она не спала! Кто тебе мешал? – усмехнулась Дашка, – а ну, держи её, Лёха!
Ещё сильнее расширив лицо ухмылкой, Лёшка схватил Маринку за локти. Её лицо болезненно искривилось, но вырываться она не стала. Знала – бессмысленно. Лёшка мог тащить на плечах два мешка картошки. Он каждый день возил её из Коломны и продавал около кафе, напротив Маринки.
Сидячих мест в электричке не было. Народ хлынул в неё потоками.
– Видишь, видишь? – торжествовала Дашка, – тебя бы там раздавили всмятку, как пачку творога!
Двери лязгнули. Электричка тронулась. Отпустив Маринку, Лёшка спросил:
– Покурим?
Вытащил из кармана ватных штанов «Парламент» с ментолом, содрал красную полосочку. Не снимая перчаток, Девушки взяли по сигарете. Лёшка дал прикурить. Маринка закашлялась.
– Дым сигарет с ментолом, – запела Дашка.
– Заткнись! – сказала Маринка, – ты не одна!
– Зато ты одна! Поэтому бесишься.
У Маринки дрогнули губы. Она смолчала и осторожно сделала небольшую затяжку.
– Жених сегодня не приходил к тебе? – спросил Лёшка.
– Какой жених?
– Ну, этот заморыш, …! Как его…
– Матвей, – подсказала Дашка.
– Точно, Матвей! Приходил сегодня?
– Да, утром.
– Жаль, что не днём! Сегодня уж я бы точно рожу ему расквасил.
Маринка сплюнула.
– Как бы ты её ни расквасил, она страшнее твоей не будет.
– Ну, это ты со зла говоришь, – также сплюнул Лёшка, – я не урод.
– Но и далеко не красавец.
– А он – красавец?
– Я бы сказала – да, – встряла Дашка, – он симпатичный мальчик. Но только странный какой-то.
Платформа вновь заполнялась. Лёшка вальяжно грыз сигаретный фильтр, щуря глаза, бесцветные и свирепые, на Маринку.
– Ну и дала бы ему! Чего не даёшь?
– А тебе от этого легче станет?
– Да мне не очень-то тяжело. О себе подумай! Лет-то уж тебе сколько?
– А ну, отстань от неё, придурок! – крикнула Дашка с яростью, выдававшей не столько пламенное желание защитить подругу, сколько досаду – дескать, вот идиот, ничего нельзя рассказать!
Вскоре подошла электричка. Лёшка
