Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин
К тому же он в этом походе не просто газий. Он невольно старался держаться все время поближе к цепочке верблюдов — каждый верблюд за веревку, вдетую в нос, был привязан к верблюду, шагавшему медлительно впереди. В одной из кеджаве на горбу самого могучего из наров покачивалось под белым покрывалом от жгучих солнечных лучей семейство Георгия Ивановича…
И со щемлением в сердце Георгий Иванович прислушивался со своего коня к тоненькому, похожему на мяуканье, младенческому писку и несколько нервозному смеху своей законной супруги. А мы знаем, что ей присвоили в рабстве имя Кульмас, что значит Несмеяна… А она смеялась. И сердце Георгия Ивановича, жестокое, прокаленное, щемило совсем сентиментально.
Не мог не задуматься Георгий Иванович над одной из «загадок» Востока. Неизмеримы глубины восточной души, даже таинственны.
Ни единым словом за все путешествие от Бухары до Герата через степи и пустыни Сахиб Джелял не обмолвился с Юлдуз. А ведь она ехала с их караваном.
— Я еду не один, — сказал Георгий Иванович визирю Сахибу Джелялу ночью, когда цепочка верблюдов каравана черными тенями потянулась из Каршинских ворот по дороге, чуть белевшей во тьме, прямо на юг.
— Ихтиорингиз! Ваша воля! — прозвучал лаконично ответ всадника, скрытого темнотой.
— Я еду с семьей, — чуть ли не с угрозой продолжал Георгий Иванович. Он ждал возражений.
— Ихтиорингиз!
— Но вы знаете, кто едет со мной!
— Ихтиорингиз!
Ответ Джеляла значил: «Я не хочу знать», или «Меня это не касается».
Больше к этому разговору они не возвращались. Сахиб Джелял не возражал. Он даже не заикнулся, что везти мать с грудным ребенком на верблюде крайне обременительно для всего их каравана, который должен пройти тайно сотни верст по пустынной местности. Придется терпеть жажду и зной. Избегать засад. Возможно, вступать в стычки с бухарскими аскерами или бурдалыкскими пиратами с Амударьи. И как будто ничего не произошло в прошлом: ни восточного романа, ни того, что Юлдуз была когда-то любимой женой Джеляла, ни того, что у них с Юлдуз есть дочь. Ни малейшим намеком за все время пути, ни жестом, ни взглядом Сахиб Джелял не позволил себе напомнить о прошлом. Или он обо всем забыл. Или для него это прошлое не существовало.
Игнорировать же присутствие Юлдуз с ребенком в караване он мог без труда. По строгому распорядку подобных путешествий женщины — а их ехало несколько — составляли со своими прислужницами и обязательными евнухами своеобразный походный «эндерун». Затворницы и в пути оставались затворницами. Лица их скрывали плотная материя паранджи и конская сетка чиммат. Женщины раскачивались на горбах громадных, задумчиво шагавших верблюдов в неуклюжих, но удобных корзинах-кеджаве, сплетенных из ивовых прутьев, совершенно закрытых от солнца, ветра, летучего песка и от взглядов караванбашей и всех посторонних. Вооруженные белуджи скакали вокруг и не позволяли никому приближаться к «драгоценному грузу».
Сам господин Джелял за все путешествие строжайшим образом выполнял караванный распорядок и не приближался ближе чем на шестьдесят шагов к веренице верблюдов с кеджаве.
По вечерам он располагался у бивачного костра вместе со всеми.
И ни разу не заговорил с Георгием Ивановичем о Юлдуз.
Братья ни в чем не упрекают друг друга.
II
До того уж они пресмыкались, что кожа со лба у них слезла.
Абу Нафас
Детские воспоминания стойки и неизменны.
Словно вчера босые ноги ступали по горячему жженому кирпичу тротуара. А сторож-поливальщик деревянной лопатой с бортиками из железа плескал воду два раза в день на Михайловскую, пыльную улицу — такой полив деревянной лопатой изобрели сторожа-поливальщики исключительно только в Самарканде — в других городах не додумались.
Вода весело выхватывалась лопатой из арыка и, блеснув фонтаном на солнце, шлепалась на пыль. И сразу ноздри начинали щипать такие приятные сырые запахи глины. И синее туркестанское небо смягчало зной, а акации перед окнами дома сразу распушивали от влаги листву и давали более густую тень.
И в этой тени на крытом старинном крылечке с двумя кирпичными скамьями по бокам вдруг, будто вот сейчас, возникли плотно сидевшие в два ряда чернобородые, а бороды казались особенно черными от контраста с белыми парадными чалмами, ярко высвеченными послеполуденным солнцем. От жары лоснились потом почти черные от загара лица — благообразные, красивые, расцвеченные белозубыми улыбками, перекликавшимися с серебром украшений и скрипом шелка и парчи.
Мальчишки выскочили из парадных дверей и, едва поздоровавшись, кинулись к коням, топтавшимся на тротуаре, выбивая из кирпича шипами подков снопы искр, видных даже при ослепительном свете летнего дня…
Аргамаки в золоте, бирюзе, ковровых попонах. Если бы не жара, к дому доктора сбежались бы все соседи, такое здесь ждало всех пышное восточное зрелище.
Удивительно и непонятно. Но мальчишек-гимназистов, уже взобравшихся на коней, ничего не удивляло.
— Мама! Скорее! Гости из Бухары! И бек приехал. И дядя Намаз еще. И смотри, сколько тут дядей из Бухары…
Ольга Алексеевна вышла на крыльцо и зажмурилась: на бухарцах рдели всеми цветами радуги халаты.
— Скорее открывайте ворота! Дорогие гости… Мехмонларимиз каанэ мархамат! Пожалуйте! Заезжайте во двор. У нас тень, прохлада, проточная вода. Что здесь стоять на солнцепеке? А доктора нет. Иван Петрович за границей… в Африке.
Бухарцы изумлены. Громко цокают языками, чмокают губами.
Бек Гиссарский Абдукагар — старый знакомый по Тилляу. Ольга Алексеевна его не забыла. Он отвешивал земные «куллюки» что ему удавалось с трудом из-за большого живота. И все стонал:
— Невозможно! Немыслимо! Сам их высочество эмир запретил обременять, беспокоить. Сейчас поклонимся, уезжаем.
— Да откуда же вы? Господи! Вы все в пыли. Кони в мыле. Заезжайте! Отдохните. Иван Петрович рассердится, когда узнает, что вы уехали, не погостив.
— Мы из Катта-Куртана, верхом на конях с самой границы, — вмешался худой седоватый бухарец, в котором Ольга Алексеевна не сразу признала Намаза-Пардабая, пациента, приезжавшего много раз к доктору лечить глаза.
Но он не просто пациент, каких сотни. В памяти Олеги Алексеевна возникли рассказы об осаде кишлака Даул, затем приезд обожженного разбойника — удивительно, как он оправился — и борода цела, отросла быстро, и шрамов от ожогов не видят Затем слухи о бегстве его в пустыню. Рассказы доктора о встрече в Бухаре.
И вот он здесь, И в каком обличье, в богатом бухарском одеянии.
Как тут не удивиться!
— Я вас прошу, заезжайте. Тут слишком все на виду.
В окнах напротив конторы винодела Вараксина уже виднелись любопытствующие физиономии.
Как бы полиция не заинтересовалась. Почему-то все симпатии Ольги Алексеевны на стороне разбойника Намаза, старого знакомого из Тилляу, батрака и сучи Пардабая.
Или потому,
