Петр Шамшур - Приключения-70

И они двинулись по болоту, поддерживая друг друга, злые, с горящими лицами — то ли друзья, то ли враги.

Лесной следопыт Андреев первым увидел за жалкими, скрюченными прутьями ольховника, за сжелтевшей осокой, за зарослями черной куги плотные кроны сосен.

Сосны не растут на болоте! Там, в трехстах метрах, начиналась песчаная сушь, земля обетованная, жизнь!

— Туда, товарищ майор! — закричал Андреев, барахтаясь в болоте.

…Последнюю упряжку, с ослабевшими лошаденками, партизаны втащили на песчаный бугор, находясь в полном изнеможении, с ног до головы выпачканные в грязи, блестя зубами и белками глаз. Они победно оглядели сосны над головой и повернулись назад: там, в болоте, потрескивало, приближаясь, автоматное пламя.

Бугор, меж сосновых стволов, густо зарос ежевикой и папоротником. Ежевика впивалась в тело и царапала его. Пустяки! Под ними была плотная песчаная земля!

Сверху партизаны увидели, что за бугром им предстоит преодолеть необозримо гладкое пространство, ковер из похожего на снежные цветы белокрыльника, багульника, трав и мхов. Это пространство казалось прочным и незыблемым, как и та твердь, на которой они стояли.

Но в десяти метрах от берега, утонув почти по самые плечи в серо-зеленом ковре, как бы с обрубленным телом, стоял Андреев, и от него тянулась к холму зарастающая на глазах полоска черной воды.

— Все! — крикнул Андреев. — Дальше топь. Нету нам ходу с бугра. Остров это, товарищ майор.

Со стороны только что пройденного партизанами мелкого болота тявкающим голоском простучал автомат, и пули с характерным шлепающим звуком ударили в сосновые стволы, да так гулко, что показалось, будто выстрелили сами деревья.

— Распрягай! Коней, телеги — под бугор! — скомандовал Топорков. Он задохнулся в кашле и хриплым голосом закончил команду: — Окапывайся!

И, взяв лопату с телеги, полез на вершину холма, под сосну; следом за ним, с пулеметом на плече, отправился Гонта.

— Может, отсидимся, сдержим егерей? — сказал Гонта вопросительно. Как ни хмурил он брови, ему не удавалось скрыть виноватый, растерянный взгляд.

— В болотах наша сила, — заметил Левушкин с иронией и принялся ожесточенно работать лопатой, отрывая окопчик.

Лицо Гонты еще больше поскучнело. Они замолчали и прислушались к движению, происходящему на мелком болотце. Оттуда, в промежутках между автоматными выстрелами, долетали перекличка егерей, ругань, позвякиванье металла и… мелодичное равномерное треньканье колокольца.

Блаженная улыбка заиграла на губах Бертолета.

— Слышите?.. Словно на челесте играют! — сказал он, вслушиваясь в звон колокольца.

— Чего, чего? — переспросил Левушкин, скривив рот. — Какая челеста? То наши с Андреевым коровки пробиваются.

И верно — из кустарника вышла крупная пятнистая «голландка», а за ней телка. Выпуклые глупые глаза животных отражали муку и полное непонимание всего, что происходит на белом свете. Спасаясь от загонщиков, коровы бросились на песчаный остров.

— К своим жмутся, — сказал Андреев. — Нет, животная не дура.

Гонта поставил на сошки свой трофейный МГ, а майор взвел затвор автомата. Длинные, тонкие его пальцы заметно дрожали. Майор вытянул кисти, посмотрел на них внимательно и прижал к груди, успокаивая, как если бы они существовали отдельно от него, жили особой жизнью.

Двое «загонщиков» с похожими на короны остролепестковыми эдельвейсами на рукавах курток подходили к песчаному холму, выдвинувшись из широко растянутого порядка. Они часто оглядывались, стреляли без всякой надобности и вытирали потные лица. Им было страшно, они боялись загадочного, ускользающего обоза, боялись болота, черных коряг, которые хватали за сапоги и за шинель, боялись топляков, показывавших из воды лоснящиеся спины: здесь все было чужим и враждебным.

Звонко заржала лошадь в партизанском обозе. Егеря остановились, переглянулись — и осторожно подались обратно. Замерла и цепь егерей, охватившая остров полукольцом.

Зябко, тоскливо было на островке, среди сизой сумеречной хмари, среди неизвестности. Партизан бил озноб, и они с надеждой посматривали на крохотный очаг, упрятанный глубоко в песок: там, в красной от угольев пещере, грелся казанок с чаем, и один вид этого прокопченного казанка согревал охрипшее горло.

Под соснами раздавались странные ритмичные звуки: цвирк… цвирк… — будто пел жестяной сверчок. Быстрые руки Галины скользили по коровьим соскам. И били из переполненного вымени «голландки» по ведру тугие струи: цвирк, цвирк…

И тут же, чуть выше, сторожа́ непрочный уют этой странной, случаем сложившейся семьи, чернел пулемет. Привалившись к нему, Гонта набивал ленту.

— Смолкли егеря, — проворчал он. — Комбинируют… Чего комбинируют?

— Небось не отстанут, пока с нами обоз, — сказал Левушкин, прервав заунывную песню. — Мы свою долю при себе держим, как горб.

— Да. Прижали нас. Ну ничего, — успокоил Андреев товарищей мудрым своим старческим шепотком. — Мы в своем краю, а они в чужом, нам легче. Родная земля — это, брат, не просто слова, живого она греет, а мертвому пухом стелется.

— Прибауточки, утешеньица поповские твои, — вскипел вдруг Гонта и сорвался на шип, как котел со сломанным клапаном. — Ты скажи прямо: считаешь меня виноватым, что на болотах сидим? Я вас в Калинкину пущу направил или нет? Прямо скажи!

Андреев поднял на Гонту зоркие, смышленые глаза.

— Виноват, Гонта. Взялся командовать, так прояви свойство. Ты тогда не на месте оказался, а сейчас ты на месте. При пулемете твое место, Гонта, а не в генералах. Для каждого человека точное место приготовлено, где душа с умом сходятся, как в прицеле, и дают попадание. А то бывает, что душа рвется, а ум, как тяжелая задница, привстать не дает. И человеку одно мучение. Все-то он готов силой переломать.

— Не наша философия! — оскалился Гонта. — Вредный твой взгляд, дед. Человек все может. Были бы преданность да воля!

И он поднял свой литой кулак.

— Командовать-то каждому лестно, — сказал Андреев. — Ох-хо-хо… Мне бы маслица лампадного или камфарного достать. Мучает ревматизм — ну, не военная хвороба!.. Ты, Гонта, не казнись, ярость прибереги на немца.

Галина, склонившись над раненым ездовым, поила его молоком из дюралевой кружки. Зубы Степана дробно стучали о металл.

— Попей, попей тепленького, — приговаривала Галина. — Ты крови много потерял…. Вот довезем тебя до отряда, — утешала она ездового, как ребенка, — а там в самолет и на Большую землю, в госпиталь. Там хорошо, чисто, тепло… Все в белом ходят, и всю ночь огонь у нянечки горит…