Николай Шпанов - Война «невидимок». Последняя схватка
— Речь идет о невидимости? — спросил Житков.
Бураго разогнал висевший перед его лицом клуб дыма и, подумав, сказал:
— Да… сначала…
— Папа! — Валя подалась всем телом к отцу и лицо ее отразило смятение. — «Сначала»?! Разве мы с тобой…
Не дав ей договорить, Бураго посадил дочь на диван и, сев рядом, обнял за плечи.
— Видишь ли, детка, — ласково сказал он, — тут будет кое-что новое и для тебя… — Он смутился, как будто был в чем-то виноват перед дочерью. — Ты не все знаешь…
— Я знаю все! — с уверенностью воскликнула она и твердо повторила: — Все, что относится к твоим работам.
Он покачал головой.
— Нет, детка, давай уж лучше я расскажу, как все было на самом деле.
Но она опять перебила:
— Ты хочешь сказать, что в действительности было совсем…
— Я бы сказал: «не совсем» так, как тебе казалось, — мягко поправил Бураго.
— Послушай, Валя, — с несвойственным ему раздражением проговорил Найденов. — Можешь ты не перебивать?
Она откинулась на подушки, ничего не сказав в ответ мужу, только обиженно выпятила нижнюю губу. Бураго с улыбкой посмотрел на нее и снова обнял за плечи.
— Рассказывать или еще поспорим? — шутливо спросил он.
Она молчала. За нее ответили, едва ли не в один голос, оба друга:
— Мы ждем, Александр Иванович!
— Итак, сначала речь шла именно о невидимости. Противник проявлял настойчивость в желании овладеть ее секретом. По-видимому, так же, как мы сами, он верил, будто вот-вот дело удастся завершить… Ведь ни для кого из вас, друзья мои, не ново: у природы (разумея ее в границах того, что мы называем наукой) нет тайн, которые долго оставались бы тайнами, если кто-то где-то уж подошел к ним. Сделана первая посылка. Первый шаг. Где-то продвинулись еще на шаг. Основные положения раскрыты и… днем раньше, днем позже — тайна будет вырвана у природы всяким, кто стал на верный путь. Сегодня мы — завтра они. А если сегодня они, то завтра непременно — мы.
— Выходит, что не стоит и бороться за сохранение каких бы то ни было научных секретов?! — с обычным своим темпераментом воскликнул Житков.
— Ежели не ставить перед собою задачу быть впереди. — И с усмешкой заметил, как бы в скобках: — Я имею в виду то, что у нас принято именовать «приоритетом». Весьма условное понятие, когда речь идет об использовании научного богатства целого мира, однако в военном деле именно так и бывает: выигрывает тот, кто раньше сконструирует хорошую пушку. Да, им, видимо, чертовски хотелось получить этот наш секрет: невидимость привлекала их не меньше нашего, это понятно.
— Если не считаться с тем, — опять ворвался Житков, — что коли уж противнику известно, что мы ее добиваемся или добились, то половина выигрыша — в его руках. Он готов к отражению невидимых кораблей.
— Ну, как сказать! — возразил Бураго. — Тут есть о чем поспорить. Но сейчас дело не в том. Я хочу сказать: в стремлении овладеть секретам противник попытался похитить даже меня самого, как будто содержимое моей головы равноценно тому, что написано на бумаге или проделано в лаборатории. Эта попытка была такою же грубой ошибкой, как и покушение на мою жизнь. Ни то, ни другое ничего не могло дать. Печальная история моего двойника подтверждает…
— Но ведь он же ничего и не мог им сказать, даже если бы захотел: он ничего не знал, — возразил Найденов.
— В случае чего он мог бы поводить врагов за нос. — И старый профессор, прервав рассказ, обернулся к Вале: — Не нужно так нервничать, девочка. Ведь все это уже в прошлом…
— Ты хочешь, чтобы я спокойно слушала, как меня обманывали, как я делала что-то совсем ненужное, воображая, будто помогаю тебе… Неужели ты не понимаешь…
— Я все понимаю, Валек, — нежно проговорил Бураго, — все понимаю. Но и ты пойми: иного пути для сохранения тайны не было.
— Тайны того, что вовсе и не было нам нужно?
— О чем ты? — изумился Бураго.
— О нашей злосчастной невидимости! — с горечью проговорила она.
Старик с укоризной покачал головой:
— Всю жизнь ты торопишься с выводами, и из-за этого тебе иногда по нескольку раз приходится переделывать одно и то же. Впрочем… ты тут не так уж и виновата. Таков век. Таково, милостивые государи мои, ваше поколение. Все вы куда-то спешите, спешите…
— И мы тоже? — весело спросил Житков.
Но лицо его сразу вытянулось, когда Бураго ответил:
— Конечно! А особенно вы, Павел. Именно вы! Если бы вы только могли себе представить, сколько глупостей наделали!.. Впрочем, об этом тоже потом. Сейчас важна только ваша первая ошибка, а в ней повинен я сам: к тому времени, когда противнику все же удалось скопировать некоторые мои записи — отрывочные заметки, какие я делал иногда по ночам и, как мне казалось, очень надежно прятал, — к этому времени мне уже было ясно: мы трое — ты, Павел, Валя и я — ломимся в открытую дверь! Да, да, задача была уже принципиально решена. И решена в отрицательном смысле. При нынешнем состоянии физики, при наличии тех законов природы, которые мы еще не можем ни преодолеть, ни отрицать, — невидимость недостижима. Мы не вылезем из опытов с покрытиями, — подогреваемыми, охлаждаемыми, мокрыми, сухими, черт знает какими там еще! А получить предмет, невидимый во всех условиях, не можем. Значит, если нашей возне цена — не грош, то близкая к тому.
— Боже мой! — Валя опустила голову на руки. — Боже мой, как это ужасно! Столько сил, столько сил… Надежд… Времени…
— И все не напрасно, — перебил ее Бураго. — Все с пользой. И с большой пользой.
— Оставь, папа! Какая польза в отчаянной борьбе за то, что никому не нужно, что не имеет перспектив? Ты говоришь смешные вещи, просто, чтобы утешить нас всех.
— Нет, детка. Все, все — не так. Рассуди: если мы пришли к тому, что решение задачи лежит в диаметрально противоположном направлении, так сказать, на сто восемьдесят градусов — от невидимости, то что нам было делать с этой невидимостью? Бросить в печку? Мы, разумеется, так и сделали бы, не гонись противник за нею, как за сокровищем волшебника. Да, да, именно это обстоятельство — жадность вражеской разведки до чужих секретов — и навело Тараса Ивановича на мысль увести эту разведку с пути к настоящему открытию, подбросив ей нашу несостоявшуюся невидимость.
— А вместе с нею и всех нас, — с нескрываемой обидой проговорила Валя.
— Ни в коем случае! За каждым вашим шагом Ноздра следил, как если бы…
— Простите, перебью, — вмешался опять Житков. Черты его лица отражали теперь не только обиду, но и раздражение, с которым ему все труднее было справляться: — Вы сказали… вы сказали, Александр Иванович, — голос Житкова прерывался от волнения. Он в третий раз повторил: — Вы сказали, что истина лежала на сто восемьдесят градусов от невидимости. Значит, я… значит, мы с вами…
