Дымовая завеса - Валерий Дмитриевич Поволяев
На почте сегодня Людмила Снегирева дежурила, ласковая, улыбчивая, голубичка камчатская, доверчивая, тоненькая, — вот кому-нибудь награда достанется. Без всякого Указа Президиума Верховного Совета — ну как орден! А может быть, даже больше, чем орден, пусть мне за это утверждение язык надсекут либо пускай повелят — я сам его надкушу. Ничего общего со своим тороватым папаней не имеет юная брусничка, стремящаяся к свету, к воле, вся в джинсовом… Вот это только нехорошо, что вся в джинсовом. На почте сегодня дежурила Людмила Снегирева, дежурила Людмила Снегирева, — в голове словно стеклянный молоточек застучал: тюк-тюк-тюк, Балакирев вытянулся во весь свой рост — не хотел при низкотелом майоре вытягиваться, показывать, какой он гренадер, а все-таки вытянулся, опять потерся шрамом о спинку стула. Когда он сидел на стуле, а Серебряков стоял, то роста они были одинакового, макушка Балакирева и макушка майора шли под одну планку. Что же встревожило его, отчего застучало в висках — неужто старость дает о себе знать? — Людмила, Людмила, почему же я споткнулся на тебе? — мучительно терся шрамом о стул капитан. — Клюковка камчатская… Нет, клюковка — это нехорошо, это такой напиток алкогольный был — не подходит. С кем ты гуляешь ныне, милая ягодинка? Две недели назад ты женихалась, или как там лучше будет — невестилась? — с Лешей Хромовым, застенчивым парнем-зоотехником, присланным в поселок после окончания техникума в Хабаровске. Но ты же не ветреная, Людмила, не меняешь, земляничка, кавалеров, как перчатки. А Леша — парень видный, хоть и в очках, но очки ныне так же модно, как и джинсовая ткань, некие дамочки со стопроцентным зрением, например, предпочитают ходить в очках, считая, что оправа украшает лицо, делает его интеллигентным и выдающимся. Правда, работает Леша не по специальности — не животных блюдет, а огурцовые парники, которые выстроили на горячих подземных водах. Но это временно, наступит черед — и пойдет Леша делать курам прививки, и надоест еще ему это. Люда, Людмила, Людмилка, ты дежурила сегодня утром на почте…»
Что-то встревожило Балакирева, он стоял и размышлял, а серебряные тонкие молоточки — примета старости, склероза, болезней, что скоро навалятся на него, неустанно молотили в висках.
— О чем думаете, Сергей Петрович? — поинтересовался майор невеселым тоном.
— Да тут, товарищ майор, — Балакирев помялся, — думаю, что мы с Клавдией Федоровной должны будем дать званый обед.
— Хорошее дело, — майор потер руки.
— Вас пригласим в гости, товарищ майор.
Майор перестал тереть руки.
— Спасибо за приглашение, но обед, полагаю, тогда надо давать, когда проведем операцию.
Черна и недобра камчатская ночь. Облака тяжелые, плывут невидимо, звезд нет ни одной — ну хоть бы маленький просверк, хоть бы блестка либо светлячок — ничего. Душно, хотя и холодно. Но чуть позже еще холоднее и еще душнее станет.
Тиха тропа, на которой стоят Балакирев и Галахов, ни одного звука на ней, ничто не шевельнется, словно бы мертво все. Только комар звенит. Балакирев подвигал челюстями, словно бы перетирал комаров, набившихся в рот, с досадой сплюнул — еще не хватало кровососов глотать.
Он вытянулся, становясь огромным, высоким, чуть ли не под самую темень неба, — голова Балакирева, как показалось Галахову, достигла облаков, она была вровень с деревьями, некоторое время в темноте неясным слабым пятном виднелось лицо Балакирева, а потом и оно исчезло.
— Петрович, а Петрович! — неуверенным шепотом позвал Галахов.
Вроде бы был Балакирев и нет его — съела ночь, словно кислота.
— Тише! — донесся до Галахова предупреждающий шелест, и старший лейтенант затих: Балакирев находился рядом, совсем рядом.
Но нет, показалось Балакиреву — никто не шел. Только где-то недалеко от тропы по-синичьи тонко потенькивала вода: тень-тень, тень-тень, течет в камнях тонкая струйка, переливается с места на место с затейливым звоном, еще ветер работает, но он слабоват, идет на убыль, холод делается каким-то ноздреватым, рыхлым. Балакирев расслабился — это только почудилось ему, что кто-то, бесшумный, ловкий, опасный, крадется по тропе. Он снова очистил рот от комаров.
На Севере худая история приключилась. Один русский парень, тихий и работящий, совершенно безденежный, из обворованных кем-то матросов, опустившийся до бичей, но потом решивший подняться, устроился в оленеводческий совхоз. Взял себе оленей, начал пасти.
Надо заметить, что с оленями работают только местные люди: коряки, эвены, ительмены и камчадалы, а русские, белорусы, молдаване — те, кто приезжает с материка, оленя не понимают, и олень не понимает их, и усмирить это животное, а особенно стадо в две тысячи голов им бывает трудно. Оленеводство — это не профессия, а образ
