Георгий Кубанский - «На суше и на море» 1962

Хельвольд останавливает машину посреди Киркепеса, около высокого, гладко обтесанного гранитного камня. На нем высечены имена киркенесцев, расстрелянных гитлеровцами.

И среди других фамилий — Иенсен.

— Это он. За то, что переправил меня с семьей на мотоботе в Россию. Когда Иенсен вернулся домой, гестаповцы уже ждали его.

На открытой площадке, где высится монумент, еще один памятник — здание городской библиотеки.

Когда немцы захватили Норвегию, в ней было четырнадцать тысяч школьных учителей и двенадцать тысяч из них подписали декларацию о том, что отказываются вести преподавание по новым квислинговским программам, «противоречащим их убеждениям, а также гуманным принципам воспитания детей…»

Получив эту пощечину, квислинговцы арестовали каждого десятого учителя. Семьсот из них — половину арестованных — после «следствия», учиненного эсэсовцами, и двухнедельного «показательного устрашения» погрузили на открытые платформы для перевозки скота (дело было в феврале) и отправили в Тронхейм. Там перегрузили в трюмы двух старых пароходов каботажного плавания и отправили вокруг Нордкапа (без еды, медикаментов, в страшной тесноте нельзя было даже прилечь) в Киркенес, где заставили разгружать суда с боеприпасами и грузить их железной рудой.

Поселили учителей в концлагере вместе с советскими военнопленными, в условиях, обрекающих на смерть. И только посильная помощь, которую украдкой оказывали им жители округи, помогла выжить многим из этих людей, так же как и тысячам наших пленных.

После войны учителя решили, что лучшей памятью о кир-кенесцах, томившихся здесь, лучшим выражением благодарности им будет новая городская библиотека. Старую немцы сожгли при отступлении.

«Обязательно зайду сюда», — решаю я, пока Мартин переводит надпись на бронзовой доске, прибитой на стене библиотеки.

**************************

«Построена в благодарность населению

Южного Варапгера,

помогавшему 636 норвежским учителям,

заключенным здесь в лагере Южный Варангер»

***************************

Вблизи от библиотеки, тоже в центре города, на широкой гранитной площадке, высеченной из камня, боец в знакомой гимнастерке, в знакомой пилотке, со знакомым автоматом — памятник советским воинам — освободителям Киркенеса. В первоначальном своем виде наш солдат попирал ногой хищную птицу — германского геральдического орла. Потом орел исчез.

— Почему? Вероятно, потому, что и его включили в НАТО, стал «союзничком», — горько усмехается Хельвольд и снова включает мотор. — Как тебе сейчас Киркенес? — спрашивает он через минуту.

«Эта груда щебенки, что когда-то звалась Киркенссом», — вспоминаю я строки стихотворения поэта Бориса Лихарева, написанные им в первые дни после освобождения города.

«Эта груда камней» превратилась сейчас в пестрый, благоустроенный городок.

Хельвольд был первым мэром Киркенеса после его освобождения.

— Гордость за свой город — у них семейное, — говорит каменщик из Вадсе, напоминая, что отец Хельвольда пришел на рудник, когда ни города, ни поселка еще и не было. Дважды затем был он здесь мэром.

На другой день на стене ратуши я увидел портреты — таков здесь обычай — Хельвольда и его отца.

Часы на новой церкви показывают половину двенадцатого, но то, что это не полдень, а полночь, понимаешь лишь по безлюдию улиц.

— В гости сейчас поздно, — говорит Хельвольд. — Но разве можно сразу после самолета ложиться спать!

И мы выезжаем из Киркенеса на восток, в сторону такой близкой отсюда советской границы.

Светло-зеленое пламя молоденькой, еще клейкой июньской листвы. Между белыми стволами озаренная полуночным солнцем изумрудная гладь фьорда. Березки высокие, топкие, как подростки, вытянувшиеся не по летам. Самые северные березы на свете. Березовая роща, словно оробевшая от своей смелости. Ишь, куда забралась!

Эльвинес.

Позади Киркенес.

Через несколько километров граница.

— Вот за этой рощицей, за поворотом был дом, — говорю я Хельвольду. А рядом в сорок четвертом году стоял наш медсанбат.

Еще шестнадцать лет назад, когда, пройдя с боями по каменистой, болотистой пустыне Заполярья, наши части пересекли границу Норвегии, удивили меня эти встретившие здесь нас березки. Я тогда еще не знал, что, как сосна для Суоми, вишня для Японии, береза для Норвегии — дерево-символ. Только в Норвегии она не тонкая, как у нас, стройная белоствольная девушка, во поле невинная березонька — символ нежности, скромности, а смелая, взобравшаяся на скалистую кручу, цепкими корнями охватившая расщелины. Широко раскинув крепкий жилистые руки, шумя густой листвой на упругих, гнущихся под штормами ветвях, зеленой грудью встречает она напор неистовых морских ветров. Здесь она символ силы и неприхотливости, храбрости и красоты. Такой я увидел ее на знаменитой картине «отца норвежской живописи» И. Даля «Береза в бурю» в городском музее Бергена. Такой, как та, что раскинула свои ветви на кургане Осеберга, где был погребен вместе со своим кораблем-«драконом» один из вождей викингов.

Но в этой роще под Киркенесом березы были такие же, как в наших песнях.

Остановившись тогда на опушке, я наблюдал, как у взорванного моста, там, где река Патсйоки, ленясь, впадает в фьорд, саперы наводили переправу.

А в фьорде, неподалеку от берега, на якоре покачивались два чудом уцелевших рыбацких мотобота. Немцы яростно дрались за каждый метр дороги, закрывая подступы к Киркенесу. Чтобы обойти их с фланга, необходимо было форсировать фьорд шириной почти в два километра. И тут во тьме осенней ночи появились два норвежских мотобота. Они подошли к пирсу, и рыбаки зазвали на борт наших бойцов. Те не знали норвежского языка, рыбаки не говорили по-русски, но думали они об одном и том же, а на крутых берегах фьорда факелами пылали подожженные немцами уютные домики норвежцев.

На маленьком мотоботе, тезке нансеновского прославленного «Фрама», шкипер Мортен Хансен — старик. На мотоботе побольше, «Фиск», шкипер Турольф Пало — еще совсем молодой парень. Но и старые и молодые, голубоглазые и сероглазые рыбаки — Пер Нильсен, Колобьер Марфьелер, Хельмар Варенг, Рагнер Павери, Арне Вульф и Мусти — работали, не отдыхая, всю ночь и весь день на ветру.

Утром из-за мыса выскочил еще один мотобот, и шкипер его без слов приступил к делу.

Рядом рвались снаряды, мины. С горы по фьорду немцы строчили из станковых пулеметов, но невозмутимые норвежские рыбаки продолжали перевозить привычных к боевым тяготам красноармейцев.