Исповедь самоубийцы. От первого лица - Глеб Вербов
В коридоре не было сетки только на одном окне. Видимо, пока я обследовал окна, некоторые пациенты что-то заподозрили. И, когда я направился к тому единственному окну, там уже стоял мужик, достаточно крепкого телосложения. Я несколько раз прошёлся по коридору, но всякий раз, когда я направлялся к тому окну, мужик поднимался с лавочки и стеной становился у окна. Я присел на другой лавочке.
Немного погодя ко мне на лавочку мягко подсела женщина. От неё исходил сильный запах каких-то духов, показавшихся мне вполне подходящими для ангела смерти. Это потом я уже понял, что все мои чувства были обострены до предела. И особенно запахи мне казались на порядок сильнее, чем другим людям. В тот момент я, наверняка, тяжело бы перенес даже любимые духи собственной жены. Тем временем, ангел смерти ласково посмотрела на меня и мягко попросила разрешения поговорить со мной. На эти бессмысленные разговоры меня особо не тянуло, для меня уже всё было ясно, но, как вежливый человек, я не мог отказать женщине, пусть даже это будет сама смерть. Смерть спросила у меня:
– Что случилось?
А то она сама не знает!
– У меня онкология, – ответил я из вежливости.
Ангел стала мне рассказывать, что это можно вылечить. Это был всё же ангел, зачем смерти отговаривать человека от самой себя? Да и выглядела она всё же как ангел, а я что-то в женской красоте понимаю. Ангел привела мне в пример уже знакомую мне уборщицу Татьяну.
Оказывается, у Татьяны куча заболеваний в том числе и онкология, она перенесла уже несколько операций. Но главное – она не сломалась духовно. Целыми днями она служит людям, старается принести им как можно больше пользы. Помимо стандартной поддержки чистоты в палатах и уборных (что уже тяжёлая нагрузка, особенно, в больнице в хирургическом отделении), она ещё выносит мочу из-под неходячих больных. И при этом ещё старается всех поддержать морально добрым словом. Важно не терять надежду. В Москве, в Ростове (или Астрахани? – не помню точно) есть хорошие онкоцентры, где делают по квотам операции даже на кишечнике. Главное – бороться.
– Да, – вежливо ответил я. – Будем бороться. Спасибо вам!
Приняв весёлое выражение лица, я направился к тому окну, где стоял мужик, и весело сказал ему, что больше прыгать не собираюсь и даже, кажется, пожал ему руку. Он широко и открыто улыбнулся, но уходить сразу явно не спешил. Умный мужик, ничего не скажешь. Все эти разговоры не решили главную мою проблему – я категорически не хотел стать обузой для жены. Эх жена, бедная моя жёнушка. Всю жизнь ты ждала, когда же я, наконец, буду больше уделять тебе времени. Дождалась.
Ну уж нет! Смотреть на твои мучения каждый день – нет большей муки для меня. Конечно, ты всё будешь скрывать, стараться изо всех сил, улыбаться мне, но от этого мне будет ещё невыносимее, понимая, чего тебе это стоит. А смысл? Зачем? Чем больше ты будешь меня жалеть, тем больнее будет мне. Ведь вместо того, чтобы утешать меня, ухаживать за мной, терпеть смрад моего медленно гниющего тела, ты могла бы жить. Ведь ты ещё и не жила толком… А дети… Они тоже будут страдать из-за меня. Их детство будет омрачено воспоминанием о медленно гниющем человеке… Смысл? Если всё равно в конце – смерть. Результат тот же, но намного быстрее, если просто, никого не мучая, прямо сейчас выброситься из окна.
А мама, конечно, всё знает. И она меня поймёт. Ведь она сказала мне вчера по телефону:
– Я дочитала “Овод”.
В памяти всплыли последние строки из этого гениального произведения Войнич:
“Счастливой мошкою летаю. Живу ли я, иль умираю.”
Да, до меня не сразу дошло что это был намёк, что мама мне сама подсказывает, как правильнее всего поступить в этой ситуации (мама, естественно, ни о чём таком и не думала, это была игра моего воображения, усиленного побочными эффектами лекарств).
Я зашёл в свою палату. До меня донесся ворчливый недоверчивый шёпот сидящих у входа в мою палату бабушек:
– Кво-о-та…, кво-о-та…
Видимо они слышали мой разговор с той женщиной, которая мне говорила про квоты на операции для онкобольных.
В палате было открыто окно. Слева от окна сидел на своей кровати Пётр с женой. Я понял, что это мой последний шанс. Пётр не станет препятствовать моему решению уйти. И неважно, куда я хочу уйти, в дверь или в окно. Это моё решение. Но на всякий случай я спросил:
– Пётр, скажи, если я полезу сейчас в это окно, ты не станешь меня останавливать?
Пётр внимательно посмотрел на меня и спокойно ответил:
– Я никого не останавливаю.
Я полез на окно, встал на подоконник и взглянул вниз. Внизу ничего красивого не было. Была неприглядная высохшая серая земля с разбросанными по ней такими же неприглядными серыми камнями. Я понял, что прыгнуть не смогу и медленно стал сползать вниз, скользя по раме. В этот момент мимо палаты (дверь была открыта! Надо же, какая ошибка! Или не ошибка?) проходила медсестра Света. Вопрос её меня удивил: – Что это вы там делаете?
Ох уж эти женщины, особенно такие красотки. Неужели не понятно, что я там делаю? Пётр вскочил с кровати, взял меня за руку. Сестра, поняв, что я там делал, подбежала и со словами “Слазьте, давайте слазьте!” помогла спуститься с небес на землю. Потом побежала жаловаться начальству, ох уж эти девчонки… На пороге возник в образе Мефистофеля наш лечащий врач Дмитрий Семёнович и громовым голосом объявил мне приговор:
– Всё! В перевязочную!
Я понимал, что ничего хорошего там меня не ждёт, но что я мог поделать? У меня шов ещё не был до конца закрыт, так как внутри оставался тампон (дренаж) для отвода наружу оставшихся выделений. Мне сказали лечь на стол. Дмитрий Семёнович объявил тем
