По следу «Одиссея» - Шмелев Олег
Марков только пожал плечами. Сергеев улыбался.
— Проверочку себе устраиваете? — с легкой подковыркой сказал он. — Да и мне заодно тоже?
Марков не удержался, губы его растянулись в улыбке.
— Так ведь оно, Иван Алексеевич, иногда не мешает попутно проверить свою версию.
— Попутно, значит… Так-так-так… — Генерал был явно доволен. — Попутно! Если первый Уткин заслан для того, чтобы служить прикрытием для нового гостя, то, надо полагать, новый — фигура особой ценности, а, Владимир Гаврилович?
— Если эта версия верна, мы попадем прямо в десятку.
— В таком случае они сильно переусердствовали.
— Но рассуждали-то в целом правильно.
— Правильно, — согласился генерал. — Ищите Уткина Второго, Владимир Гаврилович. Вы, по-моему, на верном следу…
Марков поднялся, чтобы выйти, но генерал жестом остановил его.
— А как вы думаете, Владимир Гаврилович, коль скоро Уткин Первый сыграл свою роль — если, конечно, эта версия истинна, — не захотят ли его убрать? А? Придется поберечь.
— Да уж придется, Иван Алексеевич, — сказал Марков.
Глава пятая
Будни Уткина второго
Каждое утро Владимир Уткин Второй, проснувшись, долго лежал в постели, прислушиваясь к звукам, долетавшим в комнату. Это было просто необходимо для того, чтобы вернуться в обстановку, которая окружала его в последние дни.
Изредка по тихой улице проходила машина. За стеной, в квартире № 2, невнятно бормотало радио. Куст белой сирени, начавший понемногу цвести, шелестел листьями. Про Уткина Второго нельзя было сказать, что это тонко организованная, нервная и чуткая натура. Он больше доверял своему инстинкту, а не умозаключениям. Он не был обременен никакими комплексами и никогда не страдал бессонницей. Он, конечно, любил ясность во всем, но не терял сна и тогда, когда другой бы на его месте дошел до мании преследования. Он никогда не думал о себе в третьем лице и не сравнивал себя с хорошо натасканным псом, но если бы кто-нибудь другой сделал такое сравнение, Уткин не стал бы возражать. Может, ему бы это даже понравилось.
Он внушал себе, что живет так уже многие годы, что все знакомо ему здесь давным-давно, и постепенно покой и уверенность вливались в душу. Тогда Уткин вставал и, поболтав с Домной Поликарповной за завтраком, надевал купленные на базаре защитного цвета гимнастерку и брюки и шел копаться во дворе. За несколько дней он окантовал дорожки битым кирпичом, привел в порядок клумбу. И между прочим познакомился с соседями по дому. Двор был общий, но у каждой семьи имелся свой участок.
Через неделю ему уже и впрямь стало казаться, что он действительно не кто иной, как демобилизованный два года назад старшина-сверхсрочник, решивший перебраться сюда по той причине, что климат ему на Урале не понравился, а здешний очень даже хорош. Такую линию вел он в разговорах с соседями. «Слаботочники мы», — объяснил он Борису Петровичу, имея в виду, что в армии сделался классным специалистом по аппаратам, работающим на слабых токах. Насчет классности он не врал несколько. Уткин перед засылкой прошел специальный курс по телефонной аппаратуре всех систем, функционирующих в городах и селах Советского Союза.
Однажды в субботу Борис Петрович позвал его к себе на участок — помочь сгрузить с машины землю для газонов. После работы Уткин так выразительно смотрел на соседа, что тот хотя и помялся, но все же сходил в дом и принес пять рублей.
— Держи, Володя, — сказал Борис Петрович.
— Ну, что вы! За такой пустяк.
— Бери, бери, чего там…
— Ну, спасибо. Оно, конечно, марки солдату никогда не помешают, — сказал Уткин и тут же спохватился: сказал не то, что нужно.
Борис Петрович взглянул на него удивленно.
— Так любил говорить наш капитан. Он пять лет в ГДР служил, — поправился Уткин.
Это была оплошность.
Прошлое уходило, уплывало куда-то далеко и растворялось в тумане сновидений, подобно тому, как убегали, угасая в море, буруны от винтов за кормой «Одиссея», когда он плыл на нем к берегам этой страны…
И только вечером, оставаясь один в комнате, где на потолке шел бесконечный абстрактный кинофильм из жизни света и теней, — закатное солнце, а позже фонарь, стоявший во дворе, играли листвой, — он сосредоточенно вспоминал все пункты своего задания, все, что необходимо помнить без записи. В конце концов тени на потолке смешивались, и он спокойно засыпал, чтобы проснуться свежим и бодрым.
Мало-помалу он убеждался, что далеко не все из того, о чем ему, сыну перемещенного лица, говорили про родину его предков, про людей, которые живут здесь, правда.
В своей жизни он видел много стран, жил среди многих народов. В детстве — Чехословакия, потом — Франция, позже — суматоха Нью-Йорка и, наконец, последние годы — вновь Европа. Это приучило его быстро приспосабливаться к новой обстановке и всюду жить, как живут окружающие.
— Что, Володя, решил остаться? — как-то вечером спросил его во дворе Борис Петрович.
— Пожалуй, — ответил Уткин. — Городок славный, невест много.
— Работать где думаешь?
— Да вот прикидываю, не податься ли на телефон?
— Верное дело, — одобрил Борис Петрович. — У нас по этой части одни шкеты неумелые.
— А у вас что, аппарат барахлит?
— Шум какой-то в трубке.
— Разрешите посмотреть?
Борис Петрович провел его к себе в квартиру. Отвертка у него нашлась, и через пять минут Уткин аппарат наладил — в одном месте проводок был оголен и замыкал на соседнюю клемму Борис Петрович пытался сунуть ему в кулак рубль, но Уткин воспротивился.
Бориса Петровича знал весь город, так же как он знал в городе всех. С его помощью Уткин легко договорился на городском телефонном узле о работе. Впрочем, его приняли бы и без чьей-либо протекции, потому что техников, особенно таких опытных, постоянно не хватало.
Домна Поликарповна в тот день, когда Уткин подал заявление о работе, снесла его документы — паспорт и военный билет — в ЖЭК для прописки. Таким образом, обстановка складывалась нормально. Однако прежде чем приступить к исполнению обязанностей техника, Уткину необходимо было осуществить одно немаловажное дело. При разговоре с начальником узла он оговорил, что начнет работать через неделю. За семь дней он рассчитывал обернуться без особой спешки.
Ему надо было слетать в Свердловск, чтобы забрать рацию, которая хранилась у Уткина Первого и которая была замаскирована под рядовую советскую «Спидолу».
Тут следует объяснить, что Уткин Второй не ведал о существовании Первого. В центре ему было сказано следующее: при удобном случае он должен явиться в Свердловск по такому-то адресу, где на чердаке в пожарном ящика с песком будет спрятан приемник. Разумеется, он сделает это скрытно.
Может возникнуть вопрос: как же так? Ведь за Уткиным Первым с самого начала велось неотступное наблюдение. О существовании у него «Спидолы» было известно. Если, переезжая из Свердловска в Челябинск, он был без приемника, это не могло пройти мимо внимания наблюдавших за ним, и они должны обеспокоиться. Однако вся штука в том, что Уткин Первый согласно инструкции, предусматривавшей такую ситуацию, еще задолго до переезда сумел осуществить нехитрый план. Сначала он намеревался приобрести настоящую «Спидолу» в радиомагазине, но популярных приемников в продаже не было. Тогда он стал искать подержанную, и в конце концов один из клиентов, которому он устанавливал на квартире телефонный аппарат, продал ему свою «Спидолу» за полцены. Уткин пронес ее к себе незаметно, в чемоданчике. Уезжая из Свердловска, рацию он закопал в пожарном ящике, а вновь приобретенную «Спидолу», когда ехал на вокзал, повесил себе на плечо.
Сейчас Уткин Второй беспрепятственно — ведь он еще вне поля зрения чекистов — слетал в Свердловск, разыскал чердак и извлек из-под песка упакованную в целлофан рацию. И вернулся на пятый день.
С 12 июня 1971 года Владимир Иванович был зачислен в штат телефонного узла и начал работать.
