Глеб Исаев - «Травести»
«Аэродром? — удивилась Оля, когда их тарантас остановился возле маленького, похожего на замершего перед прыжком кузнечика, двукрылого самолетика. — Как же ?..»
— «Кукурузник», — словно отвечая на невысказанный вопрос, пояснил дед. — Не смотря на то, что как Никиту «Кукурузником» кличут, но машинка надежная.
Он выскочил из нагретого салона «Жигулей» и подошел к летчику: — Привет, Петрович. Все нормально?
— Ага, по плану, — отозвался пилот. — А у тебя?
— Тоже. С комполка согласовал, за горючку денежку внес, можно трогать.
— Тогда поехали, — буднично обронил пилот и шагнул на ступеньку лесенки. В проеме люка обернулся. — Аппараты я сам, как ты и просил, отобрал. На чехлах лежат. Проверенные, не с мороза.
— Ну, значит, поехали. — Дед махнул, выманивая Ольгу из машины.
— Оля, вот это и есть для тебя возможность решить все разом. Без пошлой беготни по мостам. Прыгнуть с парашютом. Если твердо решила сделать то, что задумала… Тогда все сразу и кончится. Без мороки… а нет, есть возможность передумать. Согласна, или слабо?
Не обращая внимания на легкую усмешку, которая, как показалось, прозвучала в последних словах деда прислушалась к себе, коснулась теплыми пальцами затвердевшего на морозце шрама, задумалась: «А что, действительно — выход. Не надо никуда ехать, тащиться по продуваемому всеми ветрами мосту»… — Согласна. — твердо сказала Оля и шагнула в полукруг дверей. Парашют, защитного цвета рюкзак, с переплетением непонятных лямок помог надеть летчик. Забравшийся следом дед осмотрел снаряжение, умело подтянул ремни, и защелкнул на груди тугой карабин.
— Готово, — крикнул он, сноровисто повторяя ритуал облачения. — А я, пожалуй, тоже прыгну, разомну косточки. Тряхну, хе–хе, стариной, — мелко засмеялся Михаил Степанович. Перетянутую брезентовыми ремнями шубейка и натянутая на лицо белая маска под облезлым треухом выглядели настолько дико, что, несмотря на всю трагичность момента, не сдержалась, хрюкнула.
— А это еще зачем? — ткнула пальцем в маскарадное облачение.
— Наверху холодрыга, ветер, а я крем от морщин не захватил, — глухо отозвался старик с невероятной серьезностью. — Тебе–то поди наплевать, а мне еще обратно, домой ехать, Миньку кормить.
Невольно вспомнив черный нос пуговицу, ткнувшуюся ей в руку Оля ощутила вдруг чувство какой–то неправильности всего происходящего, даже легкой обиды. Еще несколько минут и ее совсем не будет, а старый хрыч беспокоится о какой–то ерунде. Однако взяла себя в руки, сжала зубы, гоня секундную слабость.
Глухо хлопнул закрывшийся люк, отсекая солнечный свет. Самолетик зарычал двигателем, дрогнул и вдруг сноровисто побежал вперед, ощутимо подпрыгивая на неровных стыках бетонки. Мелькнул в иллюминаторе полосатый скворечник вышки. Внезапно тряска прекратилась, звук выровнялся, а самолетик задрал нос и полез вверх, взбираясь по крутой горке. Совсем рядом с крылом пронеслись верхушки деревьев, показался и исчез где–то внизу игрушечным домик, разрезав бесконечное белое поле убежала вдаль нитка дороги.
Проткнув случайное молочно кисейное облачко, самолетик набрал высоту, выровнялся. Ослепил, ударив в глаза, нестерпимо яркий свет солнца. Оля зажмурилась. И тут коротко пискнул сигнал.
— Готова? — крикнул дедок, перекрывая шум, поднялся с брезентового стула–лавочки.
— Ну, что, Иваныч, как твоя–то? — поинтересовался он у вышедшего из кабины пилотов мужичка в меховой куртке.
— Спасибо, Михаил Степанович. Все нормально. Выздоравливает, привет передает. Кланяться велела. В гости зовет.
— Ну вот славно, зайду как ни будь. — Кивнул безликой маской дед.
— Пора, что ль? — глянул он в полукруг иллюминатора. Военный уперся в рычаг и потянул дверь. Засвистел пронизывающий ветер.
— Сколько? — поинтересовался дедок у выпускающего.
— Восемьсот, — отозвался летчик.
— Оля, вот эта ерундовина называется «кольцо». Обхвати. Так, нормально. Если передумаешь на тот свет, тяни на себя, нет — не тяни. Видишь, все просто.
— Ну, с богом, — он посторонился, уступая дорогу даме.
Оля задержалась на миг и решительно шагнула в бездну.
— Ого, — уважительно крякнул механик.
— А то?.. — горделиво пробормотал старик и рыбкой, на лету группируясь, сиганул следом за спутницей.
Подхваченная бешеным потоком, крутанулась через голову и вдруг увидела, как удаляется зеленый профиль крыла. Обожгло понимание: «Все это всерьез. Солнце, ветер, небо. Они будут. А я?» — заметались испуганной стаей суматошные мысли. Обвалилось куда–то вниз сердце. Вышибая слезы и тут же унося их, резал лицо ледяной ветер. Распахнула глаза и в размытых очертаниях увидела землю. Она росла, невероятно быстро приближаясь.
И тут, ломая все доводы рассудка, захлестнул сердце страх.
«Жить, на хрен… жить», — рука сама собой рванула кольцо. И не было в мире силы, способной удержать ее в этот миг. Но ничего не случилось. Свободное падение продолжалось.
А в сердце заметалась паника, бесконтрольная, животная. Она вновь попыталась дернуть болтающийся тросик. И тут рвануло. Но боль принесла такое счастье, что она заорала. Закричала так, что сбилось дыхание. Полет замедлился, перешел в парение, вдруг мимо пронеслось что–то большое, черное. Глянула вслед и сообразила, это летит ее спутник: «А он? Что же?»
И тут только пришло понимание, как быстро летела она на встречу с землей. Но вспыхнул белоснежный цветок, и внизу распустился еще один купол. Оля подняла голову. В разрывы шелкового шатра виднелось небо.
— Аве Мария, — неожиданно вырвалось у нее. Голос было не слышно, но на сердце стало так же легко и чисто, как в этом небе.
Земля начала расти, различимы стали пятна сугробов на заснеженном поле. Удар согнул ноги и повалил набок. Потянул за собой купол. Откуда–то сбоку выскочил старик. Погасил громадный шелковый кокон, помог подняться.
Оля стояла посреди снежной пустыни. Мыслей не было. Только счастье. Она жива. И тут из глаз хлынули слезы. Не те, выбитые ударами ледяного ветра, а сладкие, приносящие покой и радость, слезы. Размазывая соленые ручейки рукавом мягкой замши, повернулась к деду.
— Поехали, Оля, — он кивнул на стоящую неподалеку «копейку». Из машины выбрался кто–то в комбинезоне и начал сноровисто убирать свернутые парашюты. Тепло салона, журчание двигателя навеяли сон. Оля вдруг вздрогнула: — А если бы не дернула? — спросила она, глядя на невозмутимо рулящего Михаил Степановича.
Он хмыкнул: — Cо мной бы спускаться пришлось, делов–то. Неужто, я б не поймал. Хм, чтоб у Степаныча курсант разбился? Да это позор на весь округ. Спустились бы, — он замолчал. Молчала и Ольга. Закрыла глаза, вспоминая мелькание облаков. И тут что–то щелкнуло. В голове пронеслись, пусть говорят, что не бывает, но за долю секунды промелькнули сотни, тысячи кадров. Садик, ободранный паровозик на участке. Березка с обломанными ветками. Парты и доска с надписью мелом. Колченогое уютное кресло, и мама в нем, с неизменным вязанием в руках.
