Томас Майн Рид - Испытание любви. Случай в Гаване
Еще не дочитав это необычное послание до конца, девушка в глубине души возблагодарила небо за то, что ее любимый жив. Дочитав, она восклицает:
– Сантиссима! Он любит меня! Он по-прежнему любит меня!
Никогда в груди женщины не возникали такие противоречивые чувства, какие боролись в Изабель Мейсон. Борьба между двумя видами любви, имеющими мало общего: любви к Богу и любви к мужчине. Но в ее случае эти чувства не были враждебны друг другу. Она выполнила свой долг по отношению к одному; и будет грехом, если она не сделает того же по отношению к другому. Она хорошо знает характер человека, который к ней обратился; знает его решительность; она верит, что он говорит искренне, что отказать ему – все равно что совершить убийство. Человеческая любовь побеждает, и дрожащими пальцами девушка отрывает чистую половину листка и пишет на ней:
– Я согласна!
Подойдя к окну и осторожно выглянув, она видит старика, который прохаживается внизу. Она узнает в нем привратника монастыря. Взгляды, которые он украдкой бросает на ее окно, говорят о его цели красноречивей слов. Убедившись, что старик внизу один, девушка перебрасывает листок бумаги через подоконник. И, не дожидаясь, пока внизу ее подберут, снова встает на колени перед изображением Девы и просит прощения за то, что сделала и собирается сделать.
* * *Хотя главный вход в монастырь святой… находится спереди, есть и задний, выходящий в сад. Тень прекрасных широколиственных деревьев свидетельствует о тропической растительности. За высокой стеной монастырского сада узкая улица, ее почти закрывают ветви деревьев. В стене калитка с прочной дверью на железных петлях; она всегда закрыта. Хотя за стеной городская улица, на ней редко показываются прохожие и еще реже – экипажи. Тем не менее в одну из последних декабрьских ночей на этой улице появляется экипаж – но не движется, а стоит в тени стены и нависающих деревьев в двадцати или тридцати ярдах от ведущей в монастырь калитки. Экипаж закрытый, с одной лошадью; впрочем, некому его разглядывать, потому что ночь темная, и уже почти полночь. В экипаже никого нет, на облучке сидит кучер – человек, лицо которого удивительно напоминает Кристофоро Кулареса. Иначе и быть не может, потому что это он и есть. Он здесь недавно, и был не один: два джентльмена, которых он привез, только что выскользнули из экипажа, своим ключом открыли калитку – ключ раздобыл для них комисарио – и ушли внутрь, закрыв калитку за собой. Оказавшись внутри, они направились к темной задней стене монастыря, держась в тени деревьев и кустов. Оба в плащах, лица у обоих закрыты широкими полями шляп; в таком виде их не узнают самые близкие знакомые. Но читатель легко узнает в них сэра Чарлза Торнтона и его друга майора Лоуренса. Легко догадаться и о цели их проникновения в женский монастырь – похитить недавно постриженную сестру Мерседес. Благодаря Кристофоро Куларесу и его деду, старику привратнику, влюбленные обменялись еще несколькими письмами и обо всем договорились; план был обсужден в самых мелких подробностях. Теперь остается лишь искусно его осуществить.
Идя по темному саду, бесшумные, словно призраки, они не обращают внимания на сладкие трели кубинского соловья, льющиеся с вершины пальмы. Если им и приятно слышать ночного певца, то только потому, что его пение заглушает звуки их шагов, когда они ступают по усыпанным морскими раковинами и песком дорожкам монастырского сада.
Вскоре майор останавливается – ему предстоит выполнять роль часового; сэр Чарлз идет дальше и подходит к самой стене здания. Он ищет в темноте каменную лестницу с дверью наверху. Он знает, что она должна быть здесь.
В тот момент как он ее обнаруживает, монастырские часы своим большим колоколом и тяжелым языком начинают отбивать двенадцать – полночь. Первый удар вспугивает соловья, который перестает петь. Но почти в то же мгновение сэр Чарлз слышит другой звук, более резкий, чем птичье пение, хотя ему он кажется гораздо слаще, – скрип петлей двери. Посмотрев вверх по лестнице, он видит, как в верху ее осторожно отворяется дверь, появляется закутанная в белое фигура, заполняет отверстие и начинает неслышно спускаться. И вот сэр Чарлз, у которого сердце готово выскочить из груди, принимает в объятия свою возлюбленную Изабель. Сестры Мерседес больше нет; руки его смыкаются, и крепко, словно тигр, но осторожно, как будто девушка стеклянная, он несет ее по саду и на улицу; майор выходит следом, тщательно закрывает калитку и уносит ключ, который будет возвращен Куларесу.
Все заканчивается меньше чем за полчаса; еще через полчаса баронет вместе с невестой на борту яхты; тут же поднимают якорь, ставят паруса, и яхта выходит из Гаванской бухты. Еще не начинается рассвет, а она уже уходит от Кубы.
* * *Стоит ли рассказывать о завершении этой маленькой драмы? Читатель без труда догадается, что заканчивается она счастливо: Изабель Мейсон становится леди Торнтон вскоре после прибытия в Англию. Иерархи Гаваны никак не могут догадаться, куда девалась монашка. В некоторой степени загадку разъясняет рассказ монаха, исповедника ее матери. Ужасное разочарование – держать почти в руках такое состояние и лишиться его! Потому что сеньора Мейсон, уступая просьбам дочери с противоположной стороны океана, вскоре продает свои кубинские владения; и, прихватив с собой деньги, присоединяется к своей единственной дочери в стране, где священники пользуются гораздо меньшим влиянием.
