Артур Конан Дойл - Тайна Кломбер Холла
Я понимал, что одного только вида освещенного ночью дома было бы недостаточно для такого волнения, и что этот вид приобрел добавочное значение в ее глазах от соседства с другими событиями, оставившими у сестры неприятный или зловещий осадок.
К такому выводу я пришел тогда, а теперь знаю, что был прав, и что сестра имела даже больше поводов, чем я, предполагать что-то недоброе поблизости от арендаторов Кломбера.
Может быть, наш интерес к ним и порождался всего лишь обыкновенным любопытством, но события вскоре приняли оборот, теснее связавший нас с судьбой семьи Хизерстоунов.
Мордонт воспользовался моим приглашением и несколько раз приводил с собой в дом лэрда красавицу-сестру. Мы четверо вместе бродили по пустоши, а иногда, в хорошую, погоду поднимали паруса над нашим яликом и пускались в Ирландское море.
Во время таких вылазок брат с сестрой делались веселыми и счастливыми, как маленькие дети. Им доставляло живую радость сбежать из своей тоскливой крепости и видеть хоть несколько часов вокруг себя дружеские и сочувствующие лица.
Когда четверо молодых людей тайком поддерживают приятное знакомство, результат может быть только один. Знакомство согрелось в дружбу, дружба внезапно воспламенилась в любовь.
Сейчас, когда я пишу, Габриэль сидит рядом со мной и подсказывает мне, что, как бы ни был дорог этот предмет нам самим, но вся история наших взаимных чувств слишком личная, чтобы пересказывать ее здесь. Достаточно сказать, что через несколько недель после нашей первой встречи Мордонт Хизерстоун завоевал сердце моей дорогой сестры, а Габриэль дала мне тот обет, который не может нарушить сама смерть.
Я коснулся двойного союза, возникшего между нашими семьями, так кратко потому, что вовсе не хочу, чтобы это повествование выродилось во что-то вроде романа, и опасаюсь потерять нить фактов, которые взялся изложить. Они связаны с генералом Хизерстоуном, а к моей жизни относятся лишь косвенно.
Потому мне достаточно сказать, что после наших помолвок визиты в Бренксом участились, и что нашим друзьям иногда удавалось провести с нами целый день — когда дела призывали генерала в Вигтаун или подагра запирала его в спальне.
Что до нашего доброго отца — он всегда был готов приветствовать нас множеством шуток и подходящих к случаю восточных цитат, потому что у нас не было от него секретов, и он уже считал своими детьми всех четверых.
В иные дни, благодаря особенно мрачному или беспокойному настроению генерала, Габриэль и Мордонт неделями напролет не могли выйти за ворота. Старик даже караулил мрачным и молчаливым часовым у въезда или шагал взад-вперед по аллее, словно подозревая, что его затворничество пытались нарушить. Вечерами, проходя мимо, я видел его темную фигуру, скользящую в тени деревьев, или замечал суровое, резкое смуглое лицо, подозрительно глядящее на меня из-за ограды. Я часто испытывал к нему сострадание, при виде его беспокойных нервных движений, искаженных черт, взглядов украдкой. Кто бы мог подумать, что этот опасливый, скрытный человек был когда-то лихим офицером, что он сражался за свою страну и держал пальму первенства в храбрости среди окружавшего его множества храбрецов.
Но несмотря на бдительность старого солдата, мы умудрялись поддерживать отношения с нашими друзьями.
Позади дома ограду возвели так небрежно, что несколько жердей без труда вынимались, оставляя широкий просвет, доставивший нам много тайных свиданий, хотя и по необходимости коротких, потому что маневры генерала были непредсказуемы, и никакое укромное местечко не гарантировало от его визитов. Как ярко мне вспоминается одна из таких торопливых встреч. Она встает ясно, спокойно и отчетливо среди странных таинственных происшествий, назначенных вести нас к ужасной катастрофе, бросившей тень на наши жизни.
Помню, что когда я шел через поля, трава была мокрой от утреннего дождя, а воздух — густым от запаха мокрой земли. Габриэль ждала меня снаружи, у ограды, под древовидным боярышником, и мы стояли с ней рука об руку, любуясь длинной полосой вересковой пустоши и широким голубым каналом, оторочивающим ее кружевом пены. Далеко на северо-западе сверкала в солнечных лучах вершина горы Монт Тростон. Не сходя с места мы могли видеть дымы пароходов на оживленной морской дороге в Белфаст.
— Разве это не великолепно? — воскликнула Габриэль, обхватив мою руку. — Ах Джон, почему мы не можем уплыть вместе по этим волнам и оставить все тревоги на берегу?
— А какие тревоги ты хотела бы оставить позади, дорогая? — спросил я.
— Разве я не могу узнать их и помочь тебе их переносить?
— У меня нет от тебя секретов, Джон, — отозвалась она. — Наша главная тревога, как ты, наверное, давно понял, странное поведение бедного отца. Разве это не печально, что человек, игравший такую заметную роль в свете, мечется из одного глухого угла страны в другой и защищается замками и засовами, как сбежавший от суда вор? Вот тебе такая тревога, Джон, которую облегчить не в твоей власти.
— Но почему же он так себя ведет, Габриэль?
— Не могу сказать, — прямо ответила она. — Я только знаю, что он воображает, будто над нашими головами висит смертельная опасность, и что он сам навлек ее на себя, когда был в Индии. Какого рода эта опасность, я не лучше понимаю, чем ты.
— Зато твой брат понимает, — заметил я. — Он говорил мне однажды, что знает, в чем она состоит и считает ее реальной.
— Да, он знает, и мама тоже. Но от меня они все скрывают.
Сейчас бедный отец очень волнуется. Он в страшных опасениях день и ночь, но скоро пятое октября, а после пятого он успокоится.
— Откуда ты знаешь? — удивился я.
— По опыту, — серьезно объяснила она. — Пятого октября его страхи достигают предела. В прошлые годы он в этот день всегда запирал нас с Мордонтом в наших комнатах, так что мы понятия не имеем, что происходило, но всегда оказывалось на следующий день, что он успокоился, и каждый раз он оставался сравнительно спокойным до тех пор, пока этот день не приближался опять.
— Так значит, вам осталось ждать всего десять дней, — заметил я, потому что сентябрь близился к концу. — Кстати, дорогая, зачем вы освещаете по ночам все ваши комнаты?
— Так ты это заметил? Это все отцовские страхи. Он не потерпит ни одного темного угла во всем доме. Он бродит по комнатам добрую половину ночи — проверяет все от подвала до чердака. Мы завели большие лампы в каждой комнате и в каждом коридоре, даже в пустых, а у слуг приказ зажигать все подряд, как только начинает смеркаться.
— Удивительно, как это у вас держится прислуга, — рассмеялся я.
