Виталий Закруткин - Лицо со шрамом
— Капитан, вы верите в приметы?
— При чем здесь приметы? — удивился Вертер.
— Русские говорят, что желтый цвет — цвет разлуки. Вы напрасно надели желтую пижаму. Как видно, вам придется расстаться со мной...
Вертер покраснел и сердито кашлянул.
— Вам, Одинцов, угодно издевательски относиться к моему предложению. Вы очень пожалеете об этом. Сейчас солдаты уведут вас в погреб. Я даю вам трое суток на размышление и, если вы будете упрямиться — пеняйте на себя: все описания немецких зверств побледнеют перед тем, что вам придется испытать перед смертью...
Андрея увели. В погребе ему опять связали руки и ноги и бросили на солому. И снова наступила темнота, и тоскливые капли воды мерно падали в миску. Андрей ворочался от боли, зло скрежетал зубами и думал о том, как глупо и непростительно попал в руки к немцам: «С этой гранатой не утерпел... как мальчишка, как дурак», — сердито думал Андрей.
Проснулся Андрей от резкого звука отодвигаемого засова. В дверях погреба мелькнул свет фонаря. По ступенькам спускались солдат и девушка. Андрей видел только босые ноги девушки и слышал ее голос и заигрывающий смешок солдата.
Солдат остановился между девушкой и лежащим в углу Андреем, а девушка, склонившись над бочкой, выбирала в глиняную миску капусту и, не глядя на пленника, весело запела какую-то песню без слов. Потом Андрей услышал странные слова песни и вздрогнул.
— Ой, тут дядя Прохор,И очень много ваших...Они знают, где вы,И придут сюда...
Так пела босая девушка. Кокетливо отбиваясь от обнявшего ее солдата, она смеялась и все пела свою чудную песню:
Приготовьтесь к ночи,Поглядите в бочке,Тут, в капусте, добрыйЕсть для вас подарок...
Андрей слушал эту песню и ему казалось, что сердце его выпрыгнет из груди. Девушка набрала миску капусты, повернулась к солдату, обняла его за талию и потащила наверх. Щелкнул засов. Погреб погрузился в темноту.
9.
Андрей подполз к бочке, поднялся и, повернувшись спиной, стал ворошить связанными руками капусту. Он не замечал, что крепкий рассол огнем жжет раны на руках, и чуть не вскрикнул, когда его пальцы нащупали рукоятку ножа и кобуру пистолета.
Разрезать провода на руках и ногах было делом одной минуты. Андрей провел рукой по пистолету — это был немецкий «парабеллум», — вогнал патрон в ствол, взял нож в правую руку и, шатаясь, пошел по земляным ступенькам вверх. Там он, потеряв силы, присел и стал слушать.
Все это было похоже на чудесный сон. На мгновение ему даже показалось, что он сходит с ума. Но нет — он чувствовал и спасительную тяжесть пистолета в руке и теплую рукоять ножа.
За дверью шагал часовой. Андрей слышал его шаги. Иногда часовой останавливался у дверей и — от Андрея его отделяла только тонкая дверная доска — слушал. Потом сморкался, кашлял и снова ходил.
Нервы Андрея были напряжены до предела. Каждая минута казалась ему вечностью. Наконец, потемнели щели в дверях. Затихли человеческие голоса, перестали кудахтать куры, замолкли птицы. Только неутомимый часовой медленно шагал за дверьми.
Но вот Андрей услышал едва уловимый шорох, потом жаркое дыхание, всхлипывание и глухое падение тела. Кто-то осторожно возился с замком. Дверь открылась, дядя Прохор шопотом сказал:
— Товарищ гвардии лейтенант!
Андрей выскочил во двор и оказался в медвежьих объятиях Прохора.
Ни один человек не услышал бы, как осторожно в темноте разведчики обнимали Андрея, с какой тревожной нежностью ощупывали его — цел ли он, здоров ли...
— Ивашко, Гелашвили, Ермолаев, Овсюгов — за мной. Остальным ждать здесь.
Андрей коротко объяснил задачу:
— Это третий двор справа. У крыльца часовой. Гелашвили снимет его. В кухне денщик — Овсюгову убрать денщика. В спальне капитан Герд Вертер. Ивашко со мною берет капитана.
Андрей повел разведчиков к знакомому двору. Гелашвили лег под плетнем и беззвучно пополз. Следом за ним исчез Овсюгов. Через десять минут Гелашвили точно из земли вырос:
— Есть, товарищ гвардии лейтенант.
— И Овсюгов?
— И Овсюгов.
Андрей и дядя Прохор пошли в хату. У порога лежал труп часового, на кухне — труп денщика.
Послушав у дверей, Андрей вошел в спальню. Герд Вертер спал, повернувшись набок. Андрей молча кивнул своему спутнику. Дядя Прохор правой рукой сдавил горло спящего, а левой сунул в рот Вертера бинт. Потом быстро и ловко связал пленного, закутал ему голову простыней, поднял на руки и понес, как ребенка. Андрей вынул из-под подушки портфель капитана, захватил со стола полевую сумку, бинокль, снял с гвоздя одежду и вышел.
Разведчики бесшумно покинули станицу, благополучно миновали немецкие сторожевые посты и вышли на тропу, где их ждали коноводы с лошадьми.
В лесу, когда рассвело. Андрей остановил свой отряд и осмотрел разведчиков. Всадники, радостно улыбаясь, приветствовали его, сняв шапки. Рядом с весельчаком Ермолаевым Андрей увидел незнакомого бойца. Молоденький боец в лихо заломленной кубанке сидел на высоком сером жеребце и, усмехаясь, смотрел на командира.
— Новичок? — спросил Андрей, подъехав к бойцу.
— Так точно, товарищ гвардии лейтенант.
— Фамилия? Откуда?
Боец смутился, беспомощно посмотрел на товарищей.
— Девушка я... Галина Старовойтова... из станицы...
Голос девушки показался Андрею знакомым.
— Постой, постой, — взволнованно сказал он, — не ты ли песню пела в погребе?
— Я пела, — покраснела Галина, — песню разведчики сочинили, а я пела...
Андрей посмотрел в карие с золотистой искоркой глаза девушки и, перегнувшись в седле, обнял и поцеловал ее в губы.
— Спасибо тебе, Галя...
В полдень разведчики поднялись на высоту, где их встретили казаки из боевого охранения. Выбрав хорошо укрытую поляну, Андрей приказал сделать привал и подошел к дяде Прохору, который охранял капитана.
— Развяжи его, Ивашко, — сказал Андрей.
Развязанный Герд Вертер, прищурившись, осмотрелся и увидел Андрея.
— Вы? — удивленно спросил он.
— Я, — спокойно ответил Андрей. — Сейчас вам дадут мундир и брюки. Неудобно офицеру стоять в кальсонах.
— Спасибо, — ответил Вертер.
Одевшись, он присел на пенек и сумрачно бросил:
— Это все странно. Вы меня перехитрили, значит, я начал стареть.
— Между нами есть очень существенная разница, капитан, — серьезно сказал Андрей, — советский разведчик никогда не испытывает тягостного чувства одиночества, он знает, что ему помогут товарищи, у него тысячи друзей в народе. А вам не поможет никто, потому что у вас нет человеческих целей...
