Сергей Кулик - Приключения капитана Кузнецова
Пассажиры обступили мальчиков и, не выражая ни удивления, ни восхищения, что вообще свойственно сибирякам, молча глядели на букеты.
Мне очень захотелось подарить такой букет самому любимому человеку, и я уже видел, как Светлана, словно новорожденного ребенка, прижимает букет к груди.
— Сколько возьмешь за цветы? — спросил я черномазого мальчика, который казался постарше.
Он глянул на меня черными удивленными глазами, будто хотел спросить — «откуда ты такой, дяденька?» — потом перевел угольки на своего товарища, и оба негромко засмеялись. «Глухонемые, что ли?» — подумал я и отошел в сторону. Начали расходиться и пассажиры. Но ребята, как прикованные, стояли на прежнем месте в проходе вагона, у самой двери.
«Наверно, боятся продешевить», — никак не выходила из головы мысль о букете.
— Пятьдесят рублей возьмешь? — спросил я полушепотом уже белобрысого, но ответ был тот же, что и несколько минут назад.
— Скажите хотя бы, где вы их собрали? — не унимался.
— В тайге, дяденька, и на болоте. С самого утра бродили. Шестичасовым сюда приехали и не обедали еще, — рассказывал чернявый.
— На базар, наверное? — спрашиваю совсем шепотом, чтобы не слышали соседи.
— Зачем на базар? Чай, не барыги! Учительнице собрали. Завтра у нее день рождения… Только вы ей, если знаете, не говорите. Мы хотим по секрету, — объяснил чернявый…
Как только я увидел саранки, перед глазами встали те два измазанные, но счастливые и гордые мальчики — «секретники», вспомнилось и свое детство. И теперь я ползу к ближайшему кустику цветов — не для того, чтобы собрать букет, — одну за другой выкапываю палкой светло-желтые рыхлые луковицы этой лилии и ем их тут же, лежа среди цветов. Луковицы пахнут землей и горохом, но кажутся вкуснее, чем тогда в детстве.
САМОЕ ВАЖНОЕ
Когда с голубой высоты я медленно спускался на зеленую щетину тайги, то небольшая гряда скалистых гор и озеро, имеющее форму полумесяца с отходящей от него голубоватой ниточкой — речкой, казались совсем недалеко от места моего злополучного приземления. Там, за мой высокой скалой, в озеро упал самолет. Но вот уже сколько дней я иду к тому месту, а ни скалы, ни безымянного озера не вижу и не знаю, сколько времени еще придется мне ковылять туда на костылях.
Правда, отдохнув еще два дня на поляне с саранками, питаясь их луковицами, черемшой, прошлогодней брусникой и ежедневно прикладывая к колену компресс из мха, я почувствовал себя лучше. При ходьбе можно уже слегка ступать больной ногой без костылей, но палка в руке еще нужна.
Марь, у кромки которой я шел дальше, привела к небольшому озеру, окруженному густыми зарослями тростника, камыша и рогоза. Вблизи этих зарослей я заметил кустики борщовника и направился к ним, чтобы отведать сочных молодых стебельков. Это волосистое растение с крупными рассеченными листьями знакомо мне с детства. Его мягкая сладковатая сердцевина, очищенная от кожуры, очень вкусна и питательна. Мне и моим сверстникам в детстве борщовник заменял свежие огурцы и другие овощи, мы называли его съедобные стебли «пиками». Ими лакомятся даже медведи, отчего борщовник в Сибири называется медвежьей травой, или просто медвежатником.
Я вырвал и съел два или три стебля и пошел дальше, чтобы сорвать еще, как тут, из-под самых ног, посвистывая крыльями, вылетел большущий селезень обыкновенной кряквы. Он с минуту покружился в воздухе и где-то за сплошной стеной рогоза шлепнулся на воду. Обрадованный, я пошел к зарослям, совсем позабыв про борщовник. И тут, как в охотничьей сказке, из-под ног опять вспорхнула длинная утка — шилохвост, потом рыжеголовый селезень, а за ним, пробежав немного по траве с распростертыми крыльями, в воздух взлетела его белобрюхая подруга. Здесь же, прямо на земле, было гнездо свиязи, сделанное из прошлогодней сухой травы, в котором лежало семь штук зеленовато-белых свежих яиц.
Оказалось, что эти заросли и все озера кишмя кишат водоплавающей птицей. Серые утки, кряквы и чирки, когда я подходил, то неохотно шипели угрожая, то тихо и незаметно покидали свои гнезда с яйцами. Это открытие так меня обрадовало, что я не знал как поступить, и, чтобы немного успокоиться и обдумать свои дальнейшие действия, отошел подальше от озера, прилег на небольшой поляне.
Немного отдохнув, я тихонько, по-охотничьи, обошел озеро, отбирая из гнезд по два-три свежих яйца в приготовленный из парашюта мешок. Собрав таким образом около сотни яиц, я ушел подальше чтобы не беспокоить птиц. В консервной банке сварил к ужину несколько яиц, и они показались такими вкусными, каких не приходилось есть никогда раньше.
Но каково было мое удивление, когда утром первое яйцо показалось настолько невкусным, что я не смог съесть даже половины; в желудке появилась неприятная тошнота, а во рту копилась горечь. Я попробовал другое яйцо, потом луковицу саранки, стебель борщовника, но вся эта пища вызывала тошноту и отвращение, хотя есть хотелось так, что, кажется, съел бы целого теленка.
И вдруг я догадался: ведь не хватает соли!.. Обыкновенной поваренной соли!
Я уже пять дней, как ничего не писал, не собирал яиц, не выкапывал луковиц саранок. Пять дней бродил по тайге, усиленно, но тщетно разыскивая соль. На земле, на стенках промоин, на месте высохших лужиц и болот то и дело пробовал па вкус белые выцветы и каждый раз выплевывал. Ночами, сидя у костра, вспоминал прочитанные раньше записки путешественников, но ни в одной из них не находил ответа, как разыскать соль в сибирской тайге. А утром, медленно продвигаясь на север, опять пробовал на вкус выцветы и воду на болотцах. Но увы!.. Вода везде сладкая, а выцветы по-прежнему горькие или совсем безвкусные, как порошок мела.
Ни озера, ни утесов не вижу. Может быть, блуждая по тайге в поисках соли, я сбился с направления и ушел от них в сторону? Тогда надо сделать бивак и от него, без вещей, которые стали теперь тяжелой обузой, пойти на восток, потом на запад или наоборот, с тем, чтобы поскорее найти остатки самолета. Где-то в глубине теплилась надежда, что при аварии могла уцелеть радиостанция, особенно если самолет упал в озеро, и тогда можно будет связаться со штабом и моим мучениям придет конец. Сделал небольшой шалашик, в нем оставил все, что не нужно в походе. Но во всем теле чувствовалась такая слабость, что, оставив вещи, я не почувствовал облегчения и через каждые пятнадцать-двадцать метров ходьбы приходилось делать длительную передышку; в руках и ногах появилась предательская дрожь, а глазах — темные блики.
