Сочинения в трех томах. Том 1 - Майн Рид
Доктор пустился в пространное описание тех местностей, по которым ходили караваны Севрэна, он стал перечислять богатую растительность прерий. Тут был и молочайник со своими серебристыми листьями, и оранжевые лепестки ластовня, и многое другое. Нарисовав картину снежных высот, обрамляющих горизонт, он пустился в описание лесов, которые растут по склонам гор, указал на их летнее убранство, на пестроту листвы осенью, на пернатых обитателей, украшенных разноцветными перьями, словно драгоценными каменьями, как голубая сойка и всевозможных цветов попугаи…
Но напрасно доктор тратил свое красноречие, описывая прелести дальнего путешествия, и даже, возбужденный собственным рассказом, вспомнил юношеские подвиги, совершенные им на охоте в этих самых равнинах: больной равнодушно смотрел на рассказчика и, казалось, слушал его из одной вежливости.
— Что же, Генрих, — спросил Севрэн, — явилось ли у тебя желание посетить эти места?
— К чему? — прошептал больной и сделал едва заметное движение головой.
Купец схватил руку молодого человека, сжал ее, может быть, сильнее, чем бы следовало, и, стоя у изголовья больного, произнес с чувством:
— К чему? Да к тому, чтобы мне не уезжать отсюда с разбитым сердцем, к тому, чтобы нам двоим составить одну семью. Я одинок; ведя бродячий образ жизни, я не мог жениться. Поэтому я посвятил себя дяде и его семье, и твой покойный отец знал, что я работаю для вас. Теперь и ты стал одинок; но ты мне еще дороже. Если же ты так мало ценишь мою привязанность, что не хочешь ради этого жить, то, повторяю, я уйду, простив тебе, но с болью в сердце… Если бы твой отец был жив, он сказал бы тебе, что я не заслуживаю такого отношения.
Больной привстал со своего ложа и широкими глазами глядел на грубого родственника, лицо которого совершенно преобразилось под влиянием глубокого и искреннего чувства.
На последние слова Севрэна Генрих, склонившись к нему, произнес:
— Значит, ты любишь меня, брат? Значит, я не один на свете, как я воображал?
— Конечно, нет! — воскликнул Севрэн, обнимая своего родственника так горячо, что доктор счел себя вынужденным сдержать его восторг.
Но купец не обращал никакого внимания на советы медика; он обнимал и трепал Генриха, как маленького ребенка, спрашивая его:
— Выздоровеешь ли ты, наконец, хочешь ли ты выздороветь?
— Да, хочу.
— И ты отправишься со мною и не расстанешься со мной больше?
— Да, обещаю.
Через три месяца Генрих Галлер прибыл в Сент-Луи, где у него было назначено свидание с двоюродным братом, так как тот не мог дождаться на месте его выздоровления. Он был еще слаб, осталась некоторая медлительность в движениях. Однако путешествие, совершенное весною, в первых числах апреля, укрепило его. Он испытывал наслаждение, равно присущее и молодому и старому, — наслаждение знакомства с новой местностью, с новыми типами людей. Поэтому-то он не очень огорчился тем, что прибыл в Сент-Луи раньше своего родственника, который, посылая ему маршрут, дал очень много времени на отдых выздоравливающему. Генрих Галлер пренебрег остановками и приехал тремя днями раньше срока в гостиницу Плантаторов в Сент-Луи. Содержатель гостиницы объявил ему, что Севрэн должен еще находиться на верховьях Миссури, занятый закупкой товара. Генрих не терял времени даром: он гулял по городу и по валу, объездил окрестности Сент-Луи на своей лошади, которую взял с собою в уверенности, что она пригодится ему в пустыне и не осрамит себя.
Это был великолепный конь, полукровный араб, которому первый его хозяин, испанец, дал кличку Моро. Темно-гнедой, с тонкими ногами, быстрой и твердой поступью, конек был достойным потомком своих арабских предков. Генрих Галлер скоро оценил своего товарища, привязавшись к нему сам, сумел и его привязать к себе.
Только что он прибыл в Сент-Луи, как случай свел его с одним швейцарским эмигрантом; у него он купил великолепного ньюфаундлендского пса Альпа, который сейчас же подружился с Моро. Молодой человек рад был иметь под руками эту пару красивых и умных животных, так как за все время пребывания его в гостинице Плантаторов ни одно человеческое существо не изъявило желания познакомиться с ним или даже заметить его.
Между тем народу в гостинице было много, и была одна компания джентльменов, по-видимому, очень дружная, так как они не расставались все время. Когда Генрих возвращался со своих длинных прогулок верхом на Моро и в сопровождении Альпа, он всегда встречал этих людей, шатающихся бесцельно по улицам. За столиками компания эта держалась особняком, шумела, ела больше других, пила дорогие вина и курила громадные сигары.
Генриха очень интересовало странное поведение этих людей, так как до сих пор он ничего подобного не видал в обществе, среди которого вращался в Новом Орлеане.
Все они занимались, вероятно, одним делом, так как, кроме неизбежного различия в лицах, которое замечается во всяком обществе людей, они имели очень много сходства между собою. Одеты были одинаково, в черные костюмы; брильянтовые булавки в галстуках слишком бросались в глаза своими размерами и обличали недостаток вкуса; но зато шелковые жилеты были безукоризненны, а чистое тонкое белье выделялось на шее, казавшейся бронзовой от загара.
Некоторые носили баки, другие — усы, но и то и другое было тщательно завито. Походка у всех казалась неторопливой и небрежной, что вообще характерно для восточных американцев. Генрих вообразил сначала, что это охотники, и был бы не прочь вступить в их компанию; но общество оказалось очень замкнутым и не желало принять постороннего в свою среду. Никто не хотел заметить попыток Генриха познакомиться, и он прекратил их.
