Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин
Георгию Ивановичу нечего искать у эмирских визирей правду и нечего, с другой стороны, бояться тайных угроз, что мир узнает о существовании в Бухаре опасного революционера.
Сахиб Джелял пригласил всех к дастархану. Подали внушительных размеров керамическое блюдо с ядовито-желтым, очевидно от шафрана, пловом.
Не успели съесть и по горстке риса, как раздалось звяканье цепочки запора калитки.
Из ишанского подворья от муфтия прибежала закутанная в паранджу кенизек с радостной вестью, как она звонким девичьим голосом объявила «господину Георгию», не поднимая чачвана. Девушка требовала подарка — суюнчи:
— Хозяин наш сказал. Беги скорее, прибыток в нашем доме. С соизволения всевышнего жена слуги и раба нашего Юлдуз-ой разрешилась благополучно от бремени и родила сына Рустама.
XII
Облобызал землю служения и потерся лбом о прах порога его величества.
Кейкаус
На следующий день за доктором прислали от Сахиба Джеляла.
Иван Петрович вновь ехал по улицам Бухары. Все величественное, вроде великолепных архитектурных сооружений, застилала мелкая, едкая лессовая пыль, которая, казалось, вечно висела в воздухе и ни за что не хотела оседать на землю. Да и потом, откуда любоваться порталами, предположим, медресе, если твой кругозор ограничен высоченными глиняными стенами вдоль улочек, на которых арба не разъедется с ишаком, груженным сеном.
Но, как всегда, переход от пыли и жары в чистенький тенистый дворик дома визиря Джеляла вызывал вздох облегчения. Здесь зеленели и отливали янтарем полупудовые гроздья винограда, поражали необычными оттенками и дивными запахами розы, журчала прозрачная вода в фонтане, небольшом, но веющем прохладой. Переступить порог дома визиря Джеляла значило шагнуть из ада в рай!
— Ассалом алейкум! — сказал доктор. — Мы не гости… Мы пришли вас лечить. Дайте-ка я померю вам пульс.
Визирь возлежал на многослойной стопке одеял шелковых, адрасных и просто ситцевых. Поверх белели разбросанные распахнутые рукописные книги в вычурных глянцевой телячьей кожи переплетах.
По-видимому, чувствовал себя визирь Сахиб Джелял прескверно — лицо отекло и блестело от пота. Но он не стонал, как стонал бы в болезненном состоянии простой человек. Нет, он лишь восклицал:
— О, моя голова!
Или очень благочестиво:
— О, всесильный!
Сняв тяжелую чалму, он туго повязал голову белым платком. Во всеуслышание обращался к помощи аллаха, но не призывал смерть — прекратительницу мучений. Он считал, что болезнь его тяжела. Однако счел нужным сдержать изъявления чувств при появлении доктора и его сыновей.
Он сказал:
— Мои мысли разделились. Я располагаю душу к мечтаниям. Ищу смысл жизни вот в них. — Он посмотрел на книги. — О, книга — утешение! Она смягчает сердце, обостряет способности, очищает твою кровь. Книга наполняет твое сердце! Мое слово — черный уголь, но красен огонь внутри. О, мы знаем — придет день Страшного суда, и я полон раскаяния. Я написал завещание в присутствии самого казикалана. Он не мог скрыть своего удовлетворения, думая, что близка моя кончина, но он так же не скрыл и неудовольствия тем, что вам, дорогой друг мой доктор, я завещал всю медицинскую часть своей многотомной, собранной по всем странам Азии, любимой более самой страстной любовницы, моей библиотеки. Записано на бумаге! Хотя мусульманину оставлять наследство грех.
Он вдруг приподнялся очень живо и приказал тихо скользнувшему на айван молодому человеку с белым лицом в белой чалме:
— Эй, Мирза! Удались. Воистину у меня мельтешение в глазах от тебя. Я сам скажу, когда понадобится читать вслух коран. Я еще не умираю. Ты уже столько раз прочитал коран, что этого вполне достаточно, чтобы помочь сотням закоренелых грешников переправиться по мосту Сиръат через адову пропасть прямо в рай, в объятия небесных гурий. Уйди!
Он проследил взглядом за Мирзой, пока за его похожей на привидение белой фигурой не захлопнулась створка резной калитки, и вздохнул с облегчением.
— Приемный сын муфтия? У вас в доме? — спросил доктор.
— Покоя нет от милостивого внимания государя нашего. Очень уж их высочество Сеид Алимхан желает знать, что делает, чем дышит его любимый министр. И наш друг муфтий настоял, упросил, уговорил их высочество, чтоб сынок Мирза служил у нас письмоводителем или секретарем. О, проклятие! Опять боль! Вон опять он! А вы, Иван-ага, склоните ваше ухо к моим устам. Не бойтесь, я «бемор», то есть «без змеи» или лучше «без зла». Недомогание мое от излишеств, а не от болезни. И дыхание мое безвредно, но вот мысли мои горят, точно уголь. И я прошу вас, не задерживайтесь в Бухаре. Рука эмира длинная. Загребущая. Обида эмира — огромная гора. Ваши слова, произнесенные там, в Арке, полны перца и яда змеи. Да, мужество в сердце лучше мужества на языке… После захода солнца мои джигиты — верные белуджи — приведут к вашему дому коней. И проводник по ночным улицам найдется верный. Он знает слово для привратника Каршинских ворот. Сожалею, я сам не смогу проводить вас. Не обижайтесь. Вы быстро доедете до станции. Успеете в Кагане к ночному почтовому, красноводскому. Люди эмира проверят, нет ли вас в ташкентском. О, их высочество в ужасном гневе. Желчь залила до желтизны лицо. Даже глаза шафрановые.
Лицо доктора потускнело. Тревожным взглядом он проследил за сыновьями, вертевшимися в конце виноградинка у конюшни.
— Вот до чего дошло! Спасибо! А наш внезапный отъезд не причинит вам неприятностей?
— Раздумывать некогда. Поторопитесь! И не подумайте, что визирь Сахиб Джелял по добросердечию своему подарит вам дверь от своего дома, а сам, понурив голову, сидя на пороге, станет гонять собак. Неприятности? О, у нас с ним — господином из Арка — свои дела, много всяких дел. Моя деятельность государственного мужа, увы, мало полезна. В спорах с эмиром опасно оставаться правым в делах, в которых неправ он, властелин. И сетовать опасно. И делать самому опасно. Что ж? Лучше в нашем с вами, доктор, деле и не советоваться ни с кем. Лучше все делать самим… Э, опять этот бледный призрак Мирзы! Лечите меня, доктор! Говорите о лечении!
И уже громко:
— Пропишите мне,
