Старуха - Михаил Широкий
XXI
Это было похоже на продолжительный сон. Но не спокойный и мягкий, не восстанавливающий и укрепляющий силы, а тяжкий, мучительный, изматывающий, оставляющий после себя неприятный горький осадок, чувство тоски и безысходности. Как если бы спящий во время своего забытья заглянул в приоткрывшуюся перед ним мрачную потустороннюю бездну и увидел там такое, что бросит тень на всю его последующую жизнь и сделает её гораздо менее светлой и отрадной. Как если бы из этих безбрежных мглистых далей на него повеяло ледяным пронизывающим ветром, в котором явственно ощущалось дыхание смерти.
Уже начав слышать звуки, чувствовать запахи, вдохнув всей грудью свежий чистый воздух, которого он так долго был лишён, прищурившись от ударившего в глаза совсем не яркого, но показавшегося ему ослепительным солнечного света, который он уже не чаял увидеть, по которому, как по родному, любимому человеку, так стосковался, – Миша ещё некоторое время лежал без движения, раскинув руки и перебирая пальцами редкую пожухлую траву, служившую ему ложем. Он словно всё ещё не мог поверить, что он жив, что он на земле, в своём дворе, что его окружают знакомые люди, голоса которых он всё более отчётливо различал, по мере того как утихал наполнявший его голову шум.
Однако он не спешил открывать глаза. Он так часто и жестоко обманывался в своих надеждах, что уже боялся поверить в избавление. В то, что всё закончилось, что он, заживо погребённый, потерянно блуждавший по тёмным подземным норам, провалившийся, казалось, в саму преисподнюю и увидевший там такое, от чего его до сих пор мороз подирал по коже, он, сам уверившийся в своей гибели и утративший всякую надежду на спасение, выжил, уцелел, каким-то невероятным образом вырвался из цепких лап смерти и вернулся на землю. Это было похоже на чудо, на невообразимую милость судьбы, которая случается, наверное, раз в жизни и больше не повторяется. И, желая окончательно увериться, так ли это на самом деле, он всё же решился поднять воспалённые, набрякшие веки, не без усилия приподнялся и огляделся.
Да, он действительно был в своём дворе, на лужайке перед Димоновым сараем. Именно там, откуда он отправился в долгое страшное путешествие по адским краям, из которого не надеялся вернуться. Приятель тоже был здесь, рядом с ним. Также очнувшись и чуть привстав, он замутнёнными, немного очумелыми глазами, хлопая ресницами, озирался кругом, как и товарищ, явно не совсем понимая, что с ним и каким образом он вновь очутился на пороге своего сарая. Медленно поворачивая голову и пуча, как рыба, глаза, он наконец упёрся взглядом в напарника и недоумённо вгляделся в него, будто не узнавая. Но спустя мгновение-другое, очевидно, всё же узнал и вполголоса, с трудом ворочая онемелым, будто разучившимся говорить языком, пробормотал:
– Т-ты живой?
– Да вроде бы, – не сразу ответил Миша, сам ещё не совсем уверенный в этом.
Димон тоже как будто сомневался. Скривив лицо и покачивая головой, он снова огляделся и пробурчал сквозь зубы:
– Х-хорошо, если б в самом деле так…
Более-менее придя в себя, они внимательнее вгляделись в то, что происходило вокруг. А происходило нечто чрезвычайное, из ряда вон выходящее. Двор, а вернее, та его окраинная часть, где находился Димонов сарай, был запружен народом и напоминал потревоженный муравейник. Здесь толпилось множество людей, чем-то взволнованных, возбуждённых, что-то оживлённо обсуждавших, жестикулировавших, перемещавшихся с места на место. Тут же, окружённые со всех сторон неспокойной людской гущей, стояли ярко-красные пожарные машины, между которыми сновали не менее броско одетые огнеборцы, вооружённые длинными шлангами, источавшими ослабленные, вялые струи. По-видимому, к тому моменту, когда приятели опомнились, пожарные сделали своё дело и тушить им было уже нечего. Огня нигде не было заметно, густых клубов дыма тоже. Лишь тонкие бледные его струйки, извиваясь и курясь, вырывались из разбитых, усеянных острыми осколками окон старухиной квартиры и, подхватываемые лёгким прохладным ветерком, рассеивались в вечернем воздухе, пронизанном приглушёнными тенями.
Друзья, обменявшись короткими взглядами, воззрились на сочившиеся беловатыми дымками пустые окна, как и прежде, напоминавшие слепые глаза. Но теперь не просто слепые, а как будто и ещё и выколотые или вырванные чьей-то жестокой рукой. И вместо тёмных, покрытых застарелой пылью, потрескавшихся стёкол, казавшихся уже неотъемлемой частью этой половины дома, в серой кирпичной стене зияли теперь две большие чёрные впадины, точно порталы в какой-то сумрачный нездешний мир.
Мишу и Димона невольно передёрнуло. Одна и та же мысль одновременно пришла им в головы. Они поёжились, мотнули головами и, отведя глаза от окон на втором этаже, хмуро взглянули друг на друга.
– Что это здесь творится? – вымолвил Миша, едва двигая пепельными потрескавшимися губами.
Димон пожал плечами и, насупив лоб, проворчал:
– Хрен его знает. Опять чертовщина какая-то, не иначе…
Их недоумения разрешил Макс, неожиданно вынырнувший из теснившейся поблизости людской массы и, как коршун, налетевший на приятелей.
– А, оклемались наконец! Отлично! – как обычно, бойко и оживлённо, взахлёб затараторил он, размахивая руками, блестя глазами и быстро переводя их с одного товарища на другого. – А то здесь такое происходит, а вы валяетесь в отрубе и знать ничего не знаете.
И Макс, не в силах стоять на одном месте, а беспрерывно шарахаясь туда-сюда и подкрепляя свои слова резкими, рубящими взмахами рук, немедля приступил к повествованию:
– Так вот, после того как вы ушли, значит, оба в сарай и заперлись там – уж не знаю почему, – я подождал немножко, потом постучался, потом позвал вас. В ответ – тишина, ни звука. Подёргал дверь – не открывается. Я ухо к ней приложил, послушал, в щёлку поглядел. Темнота, вас не видно и не слышно. Как будто вас там и не было… Ну, тогда я, значит, подумал, что вы взъелись на меня за что-то, послал вас подальше и ушёл. Вот как-то так… А кстати, нафига вы заперлись
