Связанный гнев - Павел Александрович Северный

– Все не все, а кое-что знаю, потому пятый десяток жизни прикончил. Пойдем.

Муханов и Анна Кустова, выйдя из конторы, увидели идущую Зою. Кустова окликнула ее. Девушка кинулась к конторе со всех ног.

– Здравствуй, шальная!

– Анна Петровна, родимая! Да как здесь оказались? Поди, к Настеньке?

– Угадала. Ну, мы пойдем, Егор.

– Ступайте. Перед отъездом зайди ко мне.

– Зайду.

Кустова и Зоя пошли по тропке лугом, выбеленным ромашками. Зоя шла, луща семечки.

– Веди меня в околодок. Чем Настеньку поранили?

– Лопатой ее Глафира по плечу саданула. Ключицу надломила.

– А ты все с семечками?

– Без них здесь со скуки очуметь можно. В праздничный день места себе не нахожу. До ужасти вы меня собой обрадовали.

– Вижу, что обрадовалась. Кроме того, за тобой и приехала.

– Не скажи? Ей-богу? Неужли на заимке пристроите?

– Не тараторь! Будешь у меня торговым складом управлять. Платой не обойду. Согласна не согласна, но сегодня же уедешь со мной.

– До ужасти согласна. Мне здесь не глянется. Народ больно серый по манере жизни. Мужики и парни не на мой вкус. Одним словом, не жизнь, а панихида, вот и отбиваюсь от нее семечками. Даже пофигурничать собой не перед кем. Один человек только и глянется.

– Один все-таки нашелся? Кто?

– Смотритель. Но староват. Подходит только для беседы.

– Ох, Зойка!

К околодку подошли молча. Анна, оглядев девушку, сказала.

– Ох девка, девка! Ступай собирайся.

– Да разве долго. Ждать вас в конторе?

– Там. Приведи туда Глафиру.

– Она только что к Настеньке в околодок прошла. Осознала баба дурость свою ревнивую, так все свободное время возле Настеньки находится.

– Значит, неплохая баба. Ступай. А обо всех твоих личных делах дорогой расскажешь.

– Смотрителю сказать, что отъезжаю с промысла?

– Ему я об этом сказала. Но ты проститься с ним не забудь.

– Это само собой. Он, может, еще пригодится.

– Иди.

Зоя побежала лугом к ближнему бараку. Кустова улыбаясь смотрела ей вслед, постояв, вошла в околодок.

2

В Златоусте природу радовал майский дождь, начавшийся неожиданно, погасив в небесах торжественное пламя закатных красок.

У Вечерек в гостиной раскрыты окна. В просторной комнате сумрачно, слишком близко к дому подступают ели.

На диване, обнявшись, сестры: Надежда Вечерек и Ольга Койранская. Доктор Пургин присел на подоконник, а петербургская гостья Калерия Глинская ходила по комнате, останавливаясь перед раскрытыми окнами, прислушиваясь к шуму дождя. Высокая, с красивой фигурой, она появилась в Златоусте несколько дней назад, приехав к Пургину. Он ввел ее в дом Вечерек, а гостеприимные хозяева предложили ей приют в своем обширном доме. За дни пребывания у Вечерек Глинская охотно рассказывала хозяевам о петербургской жизни, но о себе была немногословна.

Подойдя к Пургину, Глинская спросила:

– О чем задумались, Дмитрий Павлович?

Пургин ответил:

– Учусь у природы слушать мелодию дождя. Она ведь у всякого дождя разная. И мне всегда удивительно, как природа почтительна к его шумовым мелодиям. Вот и сейчас в ней настороженная тишина.

– Хорошо сказали. У природы можно многому научиться. Вы, видимо, часто писали матушке об окружающей вас природе?

– Конечно. Не престаю писать во всяком письме. Мама сама просит об этом.

– Теперь мне понятно, почему ваша матушка так уверенно говорила мне, что уральская природа способна врачевать любую людскую боль. Поверив ей, я приехала именно на Урал. Скоро уйдете бродяжить?

– Дня через три собираюсь. За вас теперь могу быть покоен. У Вечерек вам нравится?

– С собой меня не возьмете?

– Это очень сложно. Кроме того…

– Не продолжайте, понимаю, что вы подразумеваете под словами «кроме того». В поезде в мое купе в Самаре сел новый пассажир и от него услышала увлекательный рассказ о «лапотном докторе». Заинтересовавшись, я спросила, как его фамилия, и рассказчик назвал вашу, Дмитрий Павлович. Завидую вам. Вы уже нашли место в памяти людей, коим помогли сохранить жизнь.

Глинская села в кресло напротив сестер.

– Знаете, дорогие хозяйки, с Дмитрием Павловичем я знакома давным-давно… Еще гимназисткой была увлечена изящным студентом-медиком, при виде которого начинало учащенно биться мое тогда ничем еще не искушенное девичье сердце. Тогда я мечтала остановить на себе его внимание. Но мечты не сбылись. Дмитрия Павловича не стало в Петербурге. И вот теперь, когда мне пришлось покинуть столицу, память настойчиво заставила понять, что должна поехать именно на Урал и повидать не забытого рыцаря своей мечты. Дмитрий Павлович встретил меня ласково. Он не совсем забыл меня, хотя прошло столько лет, а у меня нет девичьей косы, которая ему тогда, кажется, нравилась.

– Тогда мне в вас, Калерия, все нравилось.

– Слышите, господа, какое смелое, но запоздалое признание. У меня даже холодок по спине скользнул. Спасибо, Дмитрий Павлович. Как хорошо, что я была знакома с вашей матушкой. Перед отъездом навестила ее и поделилась намерением навестить вас, а она, как всегда уверенно, сообщила мне, что зимой вы жили в Златоусте, заверила, что возле вас и ваших друзей найду необходимый мне душевный покой. Но при этом она…

Глинская, помолчав, улыбнувшись своим мыслям продолжала:

– Ваша матушка, как-то по-особенному радостно предупредила, что ее обожаемый сын согрет теплом девичьей жизни, что хозяйку этого тепла зовут Ниной. И мне оставалось снова позавидовать, что вы не одиноки и даже усомниться, стоит ли беспокоить вас своим неожиданным появлением.

– Я уже говорил вам, что рад вашему приезду.

– И я рада, что победила сомнение и нахожусь в Златоусте, оторвав свое сознание от петербургской жизни. Все эти дни рассказывала вам о Петербурге как обывательница и, кажется, не утаила ни одной великосветской сплетни. Говорила так, не будучи уверена, могу ли посвящать вас во всю трагичную правду о жизни России, в которой укоренился связанный гнев народа. Удивлены сказанным? В стране с избытком накоплен народный гнев, но он связан. Связан не страхом рабочих перед террором жандармерии и полиции, не страхом перед силой правящих классов. Он связан темнотой безграмотности, нуждой и разладами в разуме, в тенетах вековых дебрей, быта и религиозной догматики. Наш вчерашний разговор, Надежда Степановна, когда вы так доверительно поделились со мной воспоминаниями о вашей жизни учительницы в Уфе, дает мне возможность также быть доверчивой и поделиться с вами своей жизненной правдой, вынудившей меня покинуть столицу.

– Мы рады этому, Калерия Владимировна, – сказали сестры.

– Итак, я актриса. До осени прошлого года состояла в труппе Александринского театра. Неожиданно был арестован мой брат, известный столичный адвокат. Арестован и обвинен в причастности к революционной деятельности. И это оказалось неопровержимой правдой. Но в нашей семье никто даже не мог предполагать, что в ней есть революционер да еще связанный чуть ли не дружбой с присяжным поверенным Ульяновым, ныне крупным революционером Лениным. Брат