Дымовая завеса - Валерий Дмитриевич Поволяев
— Сергей Петрович, вы не проверяли, рыбаки какие-нибудь, охотники могут быть в этом районе?
— Проверял. Никого не должно быть. А потом — какие сейчас охотники? Не сезон.
— Ну, мало ли что — зимовье подправить, консервы заранее забросить, порох.
— Это непромысловый район, товарищ майор. До промыслового еще километров сто идти на вертолете.
— И туристов никаких не может быть? Школьников, собирающих… ну, листики, травинки, цветочки? Под руководством мудрого учителя.
— Сведений у меня на этот счет нет. Не должно.
— Посмотрим, что будет дальше, — майор подвигал застывшими ногами.
Дальше ничего не было. Человек в национальном головном уборе народов Кавказа нырнул в длинную темную лощинку, заросшую кустами, скрылся в ней вместе с кепкой, через несколько минут выволок охапку свежих поленьев.
«Значит, у них там склад, — отметил Балакирев, — и, скорее всего, не токмо дровяной, — вырыта схоронка и для товара».
Человек прошел несколько метров и неожиданно стремительно исчез, будто поплавок, который утянула в воду крупная рыба.
— А на севере, в Магаданской области, картошку вообще не сажали, — вдруг проговорил Балакирев.
— Вы чего это, Сергей Петрович? — скосил на него недоуменные глаза майор, и Балакирев смутился: старый хрен, из ума выживать начал, бормочет про себя, словно сбрендивший, — в каждой деревне есть свои штатные дурачки, — плетет невесть что, подобно такому деревенскому дурачку. Вслух. Нет бы про себя.
— Тут, товарищ майор, в ваше отсутствие поселковый механик к нам заглядывал, по фамилии Снегирев, — дожди когда шли, невмоготу было от мокра, люди злые, чумные, — так он насчет картошки лекцию читал: мол, картошка на Камчатке посажена, а вызреть не вызреет — холодно ей. Сумма положительных температур, мол, должна составлять тысячу сто градусов. А у нас на этот день насчитывалось всего сто с небольшим хвостиком. Так в Магадане еще хуже, там снег до сих пор лежит. Картошку пока вообще не высаживали. Рассчитывают, что им поможет Камчатка.
— Ну и что?
— А то, товарищ майор, что механик Снегирев к этому распадочку, вполне возможно, имеет отношение.
— Факты есть?
— Фактов нет.
— Эмоции, Сергей Петрович, эмоции. А эмоции, как известно, к делу не пришьешь — нужны факты.
— Уж больно дымовод занятно сконструирован, без хитромозглого умельца здесь не обошлось. Есть вроде бы коптильня, и нет ее. Дым тут случайно застревать начал — безветрие. Безветрие в наших краях — штука редкая. Потому рассчитано — дым будет сносить. А тут на старушку напали, товарищ майор, — мужичок с ноготок напал.
— М-да? Возможно, возможно. А насчет Магадана — помогать соседям обязательно надо. В следующий раз они тоже подсобят, — майор протер свой тяжелый, изрядно ободранный бинокль — наверное, на фронте штуковина побывала, уж больно вид боевой, — снова вгляделся в задымленный распадочек. — Синица в руке.
— Почему именно синица?
— Попадание больно редкое. Раньше был журавль, не в небе, а сейчас синица, да в руке.
— Я все о механике и рационализаторе думаю.
— Каждому свое!
— Говорят, эта штука, надпись «Каждому свое», была на воротах Освенцима.
— А что сверх того, то от лукавого — и все это приложится вам. Изречение это еще до мерзопакостей гитлеровских было хорошо известно. Библейское. Много трактований имело, словами разными было преподнесено, но мысль, в общем-то, одна, — майор, оторвавшись от бинокля, подмигнул Балакиреву лукавым глазом. — Почитайте как-нибудь Библию, Сергей Петрович.
— Разве можно?
— Превосходное произведение литературы, уверяю вас. А все эти бабушкины сказки насчет того, что Библия — только церковная книга, читать ее можно лишь попам да служкам, — это попытка отнять у человека то хорошее, что у него есть. Не будет Библии — человечество станет беднее, поверьте. Как у писателя бывает собрание сочинений, так и у мудрецов бывает свое собрание сочинений. Библия — собрание умных мыслей.
— Внимание, еще один! — произнес Галахов.
— Ай да старший лейтенант, явно быть вам капитаном! — Серебряков приложился к старому заслуженному агрегату. — Ба-ба-ба! Нет ничего нового под солнцем! Кого я вижу! Знакомая личность! У этого человека клички все более по гастрономической части, его зовут Мякишем, реже — Буханкой, еще реже Шашлыком. Некоторые умельцы, знающие литературу не хуже нас с вами, Сергей Петрович, — Тотошей. Помните, у Чуковского Тотошу с Кокошей? Фамилия его — Блинов. Он же Кувшинников, Пичугин, Четвергов. В настоящее время находится в бегах. По Мякишу объявлен всесоюзный розыск.
— А ведь, ей-ей, помню. Проходил такой, — пробормотал Балакирев сконфуженно, словно этот самый Мякиш прятался у него дома на печке либо за загнеткой — характер участкового выказывал себя, майор уже знал, что это за характер: Балакирев чувствовал себя виновным за все, что делалось на подведомственной ему территории, если что-то случилось — значит, ответ нес он, хотя он — ни слухом ни духом: и преступление затеялось без него, и свершилось без него — не знал об этом. — И как он только здесь оказался?
— У нас не одна синица в руке, Сергей Петрович, — две! Ай-ай-ай, как же это так, а? Своя своих не познаша! Ай да Мякиш!
Мякиш насторожился, всплыл над самим собой, словно зверь, повел носом по воздуху.
— Никак что-то чует? — шевельнулся Галахов.
— Глухарь матерый, человека ему перекусить — что плюнуть. Если нас учует — с боем станем прорываться. Терять Мякишу нечего.
— Что будем делать, если пойдет?
— Стрелять, — коротко и жестко проговорил майор. — Такие люди не должны жить на свете.
— Беглец?
— Думаю, и те, что с ним, — тоже. Мякиш, например, сбежал как раз оттуда, где еще картошку не посеяли.
Край неба, на который надавил железнодорожный состав с металлом, выпрямился, но теплее от этого не стало. Наоборот, сделалось еще холоднее, особенно после слов майора. Если Мякиш начнет прорываться, то придется стрелять…
В противоположную сторону Мякишу нет смысла идти, там недалеко море, пограничники, наряды, поисковые группы и ПСКР — быстроходные сторожевики, там для него все глухо, не пройти — прорываться Мякиш будет только сюда, в глубь полуострова. Мякиш продолжал крутить головой, нюхать воздух, он действительно что-то чувствовал. Был Мякиш огромен, жидковат мышцами и вроде бы неповоротлив, словно в плотный наперник, который надевается на всякую перину, чтобы не лез пух, налили воды, горловину затянули веревкой и пустили гулять: переступает наперник с ноги на ногу, колышется мягко, вода в нем булькает, но это только внешнее: «наперник» обладал чудовищной силой, резким ударом, который и профессионал-боксер не выдерживал, ножом владел, как фокусник, из пистолета стрелял вслепую, словно американский «зеленый берет», — все это Серебряков знал.
Мякиш поднял руку, почесал
