Приключения бригадира Этьена Жерара - Артур Конан Дойль
— Вы — человек и джентльмен. Большего сказать я не могу.
Лорд Ровтон ничего не сказал, но его рукопожатие было красноречивее всяких слов. Даже полковник Берклей удостоил меня комплиментом и об'явил, что не будет думать о злополучной сигаре.
А она… (не сигара, конечно, а леди Джен) о, если бы вы видели ее раскрасневшееся личико, влажные глаза и дрожащие губы!
Вы, надеюсь, понимаете, что случилось. Дакр действительно увез жену силой, но дорогой он убедил ее в искренности своего раскаяния и она поверила ему.
Если Дакрам суждено жить в мире, то мне необходимо уехать. Зачем нарушать домашний мир? Одно мое присутствие, одна моя внешность могла смутить душевный покой леди Джен. Я слишком хорошо это знал.
Нет, нет, я должен был уехать… Даже ее просьбы— если бы она стала просить меня остаться — были бы бессильны удержать меня. Как я узнал потом, Дакры были вполне счастливы.
И все-таки я скажу… Если бы Дакр заглянул в душу своей жены, но нет, не надо. Тайна женщины принадлежит ей одной, тем более, что она скрывала эту тайну даже от меня. Может быть, она уже давно погребена на каком-нибудь девонширском кладбище и вместе с нею погребена тайна ее любви.
XI. ПЕЧАЛЬНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЖЕРАРА В ГОР. МИНСКЕ
Грустно мне сегодня, друзья мои, нуды лежат на сердце старого солдата. Странное дело, право, эта старость, подкрадывающаяся к человеку, словно кошка к мыши. Внезапно, в один прескверный день начинаешь вдруг замечать, что состарился. Сознание это неприятно, как блеск занесенной над головой сабли. Сразу начинаешь понимать, чем ты был прежде и чем стал.
Со мной именно это сегодня и случилось. Я увидел, что становлюсь совсем стариком. И знаете почему? Был я сегодня на смотру, видал молодых гусар и — сердце мое больно сжалось. Не люблю я этих смотров. Но теперь нам предстоит война в Крыму[10]. А когда происходит сбор храбрых людей, мне нельзя сидеть дома. Мимо меня прошла атакующим аллюром гусарская бригада. Какая это была красота, какой блеск, какая удаль!
Сердце мое забилось при виде гусар. И что всего поразительнее, шествие замыкал мой старый полк. Я увидел, как они мчатся вслед за своим молодым полковником, блещущим молодостью и силой. Вспомнилось прошлое, от которого меня отделяет сорок лет.
Гусары увидали меня. Они улыбались, приветствуя меня. Император засмеялся и кивнул мне головой, но я ничего этого почти не замечал. Настоящее мне казалось смутным сном. Я видел только давно умерших восемьсот гусар и Этьена былых дней. Довольно, однако… Храбрый солдат, умевший бороться с казаками и уланами, должен уметь бороться со старостью и судьбой.
Так как наши гусары идут теперь в Россию, то и я вам буду рассказывать о России. Ах, этот русский поход мне кажется до сих пор плохим сном. Кровь и лед! Лед и кровь! Бесконечная покрытая снежным ковром равнина. Вот и все, что можно сказать об этом ужасном походе. Представьте себе свирепые лица с заиндевевшими усами и бородами, синие от холода руки, простирающиеся с мольбой о помощи… Нет, тяжело вспоминать…
Разнообразия в русской природе мало. Открытые снежные пространства сменялись иногда хвойными лесами, тоже погребенными в снегу. Сверху на нас глядело холодное, синее небо, а наша черная линия все продолжала двигаться вперед. Люди у нас были истомлены и умирали с голоду, платье износилось и превратилось в лохмотья. Армия страшно страдала от холода.
Солдаты не глядели ни налево, ни направо. С осунувшимися лицами, понурые, усталые, они шли вперед, стремясь к Франции. Так раненый зверь стремится к своему логовищу.
Между собой солдаты не разговаривали. Один раз только за все время они рассмеялись. Случилось это, когда мы миновали Вильну. К нашим грустным рядам под'ехал какой-то ад'ютант, окинул их глазами и спросил:
— Это великая армия?
Ад'ютант смотрел на этих изнуренных, жалких людей, расстроенные полки, скелетов в меховых шапках, продолжавших называть себя гвардией…
Солдаты захохотали, и смех этот рассыпался по всем колоннам.
Много пришлось мне за мою жизнь слышать криков, стонов, вопля и плача, но ничто не производило на меня столь ужасного впечатления, как этот смех бывшей великой армии.
Французская армия ползла по снежным равнинам вражеской земли, как извивающаяся черная змея; со всех сторон ее окружали темные тени. То были казаки, гнавшие нас, как волки гонят стадо. Они нас не уничтожили окончательно только потому, что русская зима не могла заморозить французского мужества. В тыл армии шли храбрецы, готовые всегда стать между врагами и их добычей. Теперь тыл армии стал авангардом, и больше всего здесь прославился один человек. В эту несчастную кампанию он более прославил себя, чем в те времена, когда он во главе войск вел их к победам. Я говорю о Нее[11]. Я хорошо помню его энергичное лицо, твердые и жесткие, как кремень, голубые глаза и громкий голос.
Всем хорошо известно, что ни я, ни мой Конфланский гусарский полк в Москве не были. Нас оставили позади, на коммуникационной линии, в Бородине. Как император решился вступить в Москву без меня — этого я до сих пор понять не могу. Факт этот свидетельствует, во всяком
