Богдан Сушинский - Черный легион

— Орденом?

— Несколькими килограммами муки, мяса или крупы, но чаще всего — денежной премией. У них это называется «подарком вождя народов.

— Но эти-то тела оставлены здесь, — заметил Курбатов.

— С транспортом в последнее время туговато, война как-никак. С лагерей перестали направлять машины или повозки.

Зато разрешили предъявлять кисти рук. Только обязательно обе. В НКВД сверяют по отпечаткам пальцев.

Курбатов и Кульчицкий мрачно переглянулись.

— Почему тогда обе? — не понял поручик.

— Большевистская хитрость. Вдруг кто-то пожалеет беглого, отрубит только одну, а самого зэка отпустит. Без обоих кистей человек не выживет — это уж точно.

— Средневековье. Дикая инквизиция. Варвары, — изумленно бормотал Кульчицкий.

— Коммунистов подобными сравнениями не пристыдишь, — спокойно заметил Перс. — Весной в здешних местах появляется довольно много беглых. Каждый стремится по теплу добраться до материка, то есть до Европы. И, как видно, многие ищут счастья именно здесь, меж двумя дорогами.

Какое-то время диверсанты ошарашенно молчали. Эти люди, которым еще несколько минут назад казалось, что они все видели в своей жизни, все знают и их ничем не удивишь, теперь чувствовали себя потрясенными. Короткий, лишенный каких бы то ни было эмоций рассказ Перса неожиданно заставил их прийти к мысли, что они еще слишком мало знают о стране, которую обязаны называть своей родиной, и о все еще царящем в ней режиме.

— А большевички-то, батенька, превзошли все ожидания революционного пролетариата, — протрассировал Кульчицкий, с удивительной точностью копируя Ленина. — Они, батенька, еще ох как архиреволюционно покажут себя в борьбе за революционный порядок и светлое будущее всех народов.

— Пристрелил бы я этого мерзавца-батеньку, — сверкнул глазами Перс. — Жаль, пули для него не нашлось.

— Так утверждаешь, что этот обласканный «подарками вождя народов» людолов почивает где-то неподалеку? — задумчиво проговорил, обращаясь к нему, Курбатов.

Тот медленно и слишком долго скреб, нет, осатанело разрывал ногтями волосатую грудь, потом старательно застегнул ватник, хотя было слишком тепло, чтобы оставаться в нем.

— Где-то рядом, это уж точно. Возможно, усадьба, которую видел Радчук, как раз его.

— Тогда не будем терять время. Легенда такова: мы— группа поиска. Ищем троих беглецов из лагеря, что в нескольких километрах от Челябинска… — Курбатов взглянул на Перса.

— Точнее, от Шумихи. Есть такая станция. А рядом с ней лагерь. Месяц назад оттуда совершен групповой побег.

— Чудесно. Ты наш проводник, душегуб-зэколов из-под Шумихи.

— Пока не раздобуду мундир с погонами младшего лейтенанта. Как-никак был унтер-офицером в войсках адмирала Колчака.

Курбатов не стал комментировать это его напоминание. Он знал, что Перс хочет как-то воспользоваться случаем, чтобы осуществить мечту юности — стать офицером. Но только не время сейчас об этом.

76

— Присядьте, генерал, — сухо произнес премьер-министр после нескольких минут удручающего молчания.

— Простите, сэр?

— Присядьте, присядьте, генерал О’Коннел, — поморщился Черчилль. — Вы не на плацу.

— Благодарю, сэр, — склонил голову О’Коннел, так и не поняв: оговорился ли премьер-министр, или же речь действительно идет о том, что ему следует ждать официального повышения в чине.

— Значит, вы считаете, что в ближайшее время письма из «сундука мертвеца» не всплывут?

— Думаю, что даже среди высших чинов СД о них будут знать не более двух-трех человек.

— У кого конкретно они могут находиться сейчас?

— Если речь идет о фотокопиях, то владельцем их стал, очевидно, гауптштурмфюрер, простите, теперь он уже штурмбаннфюрер, то есть майор, Отто Скорцени. Начальник отдела диверсий службы безопасности СС.

— Руководивший отрядом коммандос? — уточнил Черчилль.

— Так точно, сэр. Если помните, он прославился еще во времена переворота в Австрии.

— Из той же австрийской шайки, что и фюрер, Кальтен-бруннер… Считаете, что он пока будет молчать?

— Уверен, что даже не станет докладывать о письмах Шел-ленбергу или Кальтенбруннеру. А если доложит, то лишь одному из них, заполучая его в качестве союзника. Он не может не понимать, что война близится к концу. И что высшие чины рейха рано или поздно предстанут перед судом. Так что копии — его капитал, его добыча, которой Скорцени вряд ли захочет делиться со всей рейхсканцелярией. Он храбр и удивительно расчетлив.

— Но до поры до времени будет опасаться, как бы о его визите в «сундук мертвеца» не узнал сам Муссолини, особенно после того как вновь возглавит правительство Италии. А он возглавит его.

— Гитлер мог бы не простить этого Скорцени, — согласился О’Коннел, с тревогой отмечая, что теперь уже Черчилль старательно избегает определения его чина. Почему? Изменил свое отношение? — Он не позволит втягивать дуче в международный… в международные сплетни, — вовремя нашелся О’Коннел.

— Вы правы. Муссолини должен предстать перед итальянцами в ореоле мученика, мудрого политического деятеля, спасителя нации, свергнутого путчистами Бадольо, но вовремя спасенного доблестными коммандос СС.

— Однако тогда и «сундук мертвеца» тоже вернется в Италию.

— К этому и подвожу вас. Именно к такому ходу размышлений, — слегка оживился Черчилль. — Понятно, что в самое невыгодное для нас время письма неминуемо заговорят языком газетных сенсаций. Это произойдет уже после войны, когда старушка Англия вновь окажется ввергнутой в пучину предвыборной компании, с которой по силе ее разрушительности не могут сравниться никакие налеты германской авиации. «Радуйтесь войне, — как говорит наш доброжелатель старина Геббельс, — ибо мир будет страшен».

— Согласен, тогда письма превратятся в валюту, за которую попавшие в плен эсэсовцы попытаются выторговывать себе если не свободу, то хотя бы снисхождение.

— Не выторговывать, а вымогать, шантажировать.

— Следовательно, нужно сделать так, чтобы газетчики никогда не увидели оригиналов?

— А затем проследить, чтобы в карманах безвременно погибшего Скорцени не оказалось никаких фотокопий, генерал. Трупам, между нами говоря, они попросту ни к чему, генерал.

— Вы правы, сэр. Нельзя превращать письма живых к живым в послания на тот свет.

Черчилль взглянул на настольные часы и поднялся, давая понять, что встреча окончена. О’Коннел — генерал О’Коннел— мгновенно подхватился.

— Хотя вы и не сумели справиться с заданием, которое сделало бы вас в моих глазах не только героем, но и преданнейшим другом, — медленно проговорил Черчилль, внимательно всматриваясь в какую-то лежащую на столе бумагу, — тем не менее не вижу причин поручать его другому разведчику, гене-рал.