Аспект белее смерти - Павел Николаевич Корнев
— Да может, давно уже из города сбежал!
— Может, и сбежал, — кивнул Горан. — Но сомневаюсь. Не закончил он в Черноводске кое-какие дела из числа тех, которые будто гири на ногах.
— Это вы с чего взяли?
— Земля слухами полнится. Простак где-то в Яме, мой юный друг. Он где-то там. Найди его, и я пристрою тебя в приют.
— Когда? — уточнил я. — Ну вот найду я его, и что дальше? У меня и другие дела есть — вроде как тоже гири. Мне бы с ними разобраться сначала, а потом уже можно и в приют.
Горан Осьмой покачал головой.
— Забудь! Других дел для тебя сейчас просто не существует. — И он указал на уходившую к Яме улочку. — Ступай! Как стемнеет, бесполезно по домам ходить будет! На порог не пустят!
Я спорить не стал, просто решил всё сделать по-своему.
Рыжулю не брошу и пацанам помогу, а дальше…
Дальше я загадывать не стал.
Начинало смеркаться, окна многих лавок уже были закрыты тяжёлыми деревянными ставнями, а если и нет, то уличные прилавки неизменно стояли пустыми. Зато было не протолкнуться у кабаков, пивных и рюмочных. Сомнительной публики на улицах заметно прибавилось, добропорядочные обыватели спешно расходились по домам.
Да — вопреки ходившим у нас слухам, обитало в Яме отнюдь не одно только сплошное жульё и пропащие людишки. В глубине округи так всё преимущественно и обстояло, а вот внешние кварталы мало чем отличались от Заречной стороны. Я бродил тут уже несколько дней и успел приглядеться к здешним обитателям. Именно поэтому первым делом распустил модный узел шейного платка и завязал его на манер местных молодчиков, а ещё подвернул штанины, закатал рукава рубахи и сдвинул набекрень картуз. Зажал в уголке рта соломинку, растянул губы в нагловатой улыбке, да и зашагал себе без всякой спешки от дома к дому.
Тогда-то и началось самое веселье. Шастающих с расспросами незнакомцев нигде особо не жалуют, а в Яме так и подавно, да только и шаек тут обреталось превеликое множество — начнёшь каждого наглого юнца собаками травить, очень скоро красного петуха подпустят. Пытались облить помоями и грозились поколотить не так уж и часто, куда подальше и то обычно не посылали, просто в ответ на вопрос о Яне-морячке отрицательно качали головами и закрывали двери. А уносить ноги и вовсе пришлось лишь раз, когда потянулся за топором пьяный дядька, да ещё в соседнем дворе бегал без привязи здоровенный кобель — едва успел перед его оскаленной пастью калитку захлопнуть.
Очень скоро я перестал соваться в дома наугад и взялся выспрашивать о тех, кто сдаёт комнаты и углы, у окрестной мелюзги. Найти общий язык с малолетним хулиганьём не составляло никакого труда — с этим помогали немудрёные фокусы, реквизитом для которых служили пуговицы и обрывки верёвок. Выступления неизменно проходили на ура, кто-то потом и вовсе бродил за мной от двора к двору и представлял соседям. Иногда даже с хозяевами не возникало нужды разговоры заводить, малышня выкладывала всё и так.
А вот общения со старшими братьями и дядьями этой детворы я по мере сил избегал и всякий раз, когда примечал на перекрёстках подозрительные компании, сворачивал на соседние улочки. Именно поэтому к тому времени, когда сгустились сумерки, успел прочесать лишь малую часть Ямы, а ещё, хоть и старался в глубь округи не лезть, но неожиданно для себя самого вывернул к Широкой.
Перед «Ржавым якорем» стоял экипаж, и я не стал приглядываться к его заднему борту, спешно юркнул в переулок, а дальше занервничал, начал торопиться и потерял осторожность. В итоге очень скоро совершил непростительную ошибку — заглянул во дворик из числа тех, куда чужакам лучше бы не соваться. Нарвался на компанию парней своего возраста и чуть постарше, которые жгли какой-то хлам в небольшом костерке.
Шестеро — не отмахаться. И ещё кто-то за спиной сопит — не удрать.
Это я понял в один миг и, раз уж меня заметили, уверенно двинулся вперёд, поздоровался первым:
— Здорово, братва!
Вроде как не нарвался случайно. Вроде как специально на огонёк заглянул.
Самый старший в компании, с уже начавшими пробиваться усиками над верхней губой, недобро бросил:
— Ты ещё кто?
— Прохожий, — спокойно сказал я и легонько толкнул ногой поставленный на попа ящик. — Присяду? — Опустился на него, не дожидаясь разрешения. — Я тут человечка одного ищу. Может, подсобите?
— Слышь, прохожий! — перебил меня жилистый парень с крысиным личиком. — Ты сам откуда?
— С Пристани, — соврал я не столько для пущего авторитета, сколько из нежелания впоследствии отвечать на неудобные вопросы, если вдруг история дойдёт до Бажена или кого-то из наших заправил.
— Знаешь там кого? — спросил старший.
— Знаю много кого. А за меня Гусак скажет.
Я был уверен, что о Гусаке в Яме никто и слыхом не слыхивал, но один из парней вдруг прищёлкнул пальцами.
— Это кривоногий и плешивый который?
— Не, — покачал я головой. — Нормальные у него ноги. Он же длинный как каланча! А плешивый или нет — не скажу. Картуз не снимает — клеймо на лбу под козырьком прячет. Из каторжан он.
— А сам ты кто? — вновь подал голос старший. — И чего хотел?
— Худым кличут. За долги подрядили Яна-морячка отыскать. Где-то он в Яме обретается, а я ноги стёр и не могу найти.
Парень с крысиным личиком потёр под носом.
— Ян-морячок? Ты Боцмана ищешь, что ли? Шрам под левым глазом, мочка уха откромсана, зуб золотой во рту, так?
Я припомнил разыскной листок и покачал головой.
— Вроде так, только о зубе не говорили и шрам под правым глазом должен быть.
— Точно, под правым! — подтвердил кто-то за моей спиной. — Боцман это! У него кликух как грязи! Тёртый!
Старший хмуро глянул и спросил:
— Так чего твоему Гусаку от Боцмана надо?
Я развёл руками.
— Да кто ж мне скажет? И не Гусаку надо, посерьёзней люди в деле. Слышал, условились о чём-то, а жулик этот как в воду канул.
— Боцман такой, да! — заржали пацаны. — Хрен сыщешь!
— Так подскажете, где искать?
Старший усмехнулся.
— А
