Александр Дюма - Виконт де Бражелон или десять лет спустя. Том 3
Суперинтендант подошел к своему другу, и тот подвел его к большой, спешно заканчиваемой картине. Живописец Лебрен, весь в поту, испачканный красками, усталый и вдохновенный, делал быстрой кистью последние завершающие мазки. Это был портрет короля в парадном костюме, том самом, который Персерен соблаговолил показать Арамису.
Фуке остановился перед картиной; она, казалось, жила, – такой свежестью и теплотой веяло от изображенной на ней человеческой плоти. Он рассмотрел портрет, оценил мастерство и, не находя, чем можно было бы вознаградить этот поистине геркулесов труд, обхватил руками шею художника и с чувством обнял его. Суперинтендант «испортил костюм стоимостью в тысячу пистолей, но влил бодрость в душу Лебрена.
Это мгновение доставило художнику радость, но оно же повергло в уныние Персерена, сопровождавшего вместе с другими Фуке и восхищавшегося в картине больше всего костюмом, сшитым им для его величества, костюмом, представлявшим, по его словам, произведение подлинного искусства, костюмом, равный которому можно было найти разве что в гардеробе г-на Фуке»
Его сетования по поводу этого происшествия были прерваны сигналом, поданным с крыши замка. За Меленом, на открытой равнине, дозорные заметили королевский поезд: его величество въезжал в Мелен; за ним следовала длинная вереница карет и всадников.
– Через час, – взглянул на Фуке Арамис.
– Через час, – ответил тот, тяжко вздыхая.
– А народ еще спрашивает, к чему эти королевские праздники! – сказал ваннский епископ и рассмеялся своим неискренним смехом.
– Увы, хоть я не народ, но и я задаю себе тот же вопрос.
– Через двадцать четыре часа, монсеньер, я дам вам ответ на него. А теперь улыбайтесь, ведь сегодня радостный день.
– Знаете, д'Эрбле, верьте или не верьте, – с жаром произнес суперинтендант, указывая пальцем на показавшийся вдали поезд Людовика, – он меня вовсе не любит, да и я не пылаю к нему горячей любовью, но сейчас, когда он приближается к моему дому, отчего – я и сам не скажу, но особа его для меня священна; он мой король, и он мне почти что дорог.
– Дорог? Вот это верно! – повторил Арамис, играя словами.
– Не смейтесь, д'Эрбле, я знаю, что если б он захотел, я полюбил бы его.
– Вам следовало бы сказать это не мне, а Кольберу.
– Кольберу? – воскликнул Фуке. – Но почему?
– Потому что, став суперинтендантом, он назначит вам пенсию из личных сумм короля.
И, бросив эту насмешку, Арамис поклонился.
– Куда вы? – спросил помрачневший Фуке.
– К себе, монсеньер; мне нужно переодеться.
– Где вы поместились, д'Эрбле?
– В синей комнате, что на втором этаже.
– В той, которая находится над покоями короля?
– Да.
– Зачем же вы так неудобно устроились? Ведь там вы и пошевелиться не сможете.
– По ночам, монсеньер, я сплю или читаю в постели.
– А ваши люди?
– О, со мною лишь один человек, – Так мало?
– Никого, кроме чтеца, мне не нужно. Прощайте, монсеньер. Не переутомляйтесь, друг мой. Поберегите силы к приезду его величества короля.
– Мы еще увидимся с вами? А ваш друг дю Валлон?
– Я поместил его рядом с собой. Он одевается.
И Фуке, попрощавшись кивком головы и улыбкой, пошел, словно главнокомандующий, осматривающий посты ввиду приближения неприятеля.
Глава 39.
МЕЛЕНСКОЕ ВИНО
Король въехал в Мелен с намерением лишь проследовать через него. Молодой монарх горел жаждою удовольствий. За время поездки он лишь дважды видел мелькнувшую на мгновение Лавальер и, предвидя, что ему не удастся поговорить с ней иначе как ночью, в саду, после окончания всех положенных церемоний, торопился поскорее занять отведенные ему в Во покои. Но, строя эти расчеты, он забыл о капитане своих мушкетеров и о Кольбере.
Как нимфа Калипсо не могла утешиться после отъезда Улисса, так и наш гасконец не мог успокоиться, без конца обращаясь к себе самому с вопросом, зачем Арамису понадобилось домогаться у Персерена, чтобы тот показал ему новые костюмы его величества.
«Во всяком случае, – повторял он себе, – друг мой ваннский епископ делал это не зря».
И он тщетно ломал себе голову.
Д'Артаньян, изощривший свой ум среди бесчисленных придворных интриг, Д'Артаньян, знавший положение Фуке лучше, чем знал его сам Фуке, услышав о предполагаемом празднестве, разорительном даже для богача и вовсе немыслимом и безрассудном для человека уже разоренного, проникся самыми странными подозрениями. Наконец присутствие Арамиса, который покинул Бель-Иль и которого Фуке сделал своим главным распорядителем, его непрекращающееся вмешательство в дела суперинтенданта, его поездки к Безмо – все это уже несколько недель мучило д'Артаньяна.
«Одолеть такого человека, как Арамис, – думал он – легче всего со шпагой в руке. Пока Арамис был солдате и, была некоторая надежда справиться с ним; но теперь, когда его броня стала вдвое прочнее, потому что на нем, к тому же, епитрахиль, дело пропащее! Чего же, однако, добивается Арамис?»
Д'Артаньян размышлял:
«Если в его планы входит свергнуть Кольбера и ничего больше, то какое в конце концов мне до этого дело? Чего же еще он может хотеть?»
И д'Артаньян почесывал себе лоб, эту плодоносную почву, откуда он извлек немало блестящих мыслей. Он подумал, что хорошо бы поговорить с Кольбером; но дружба и давнишняя клятва связывала его слишком тесными узами с Арамисом. Он оставил это намерение. К тому же он ненавидел этого финансиста. Он хотел открыть свои подозрения королю. Но король ничего бы не понял в них, тем более что они не имели и тени правдоподобия.
Тогда он решил при первой же встрече обратиться к самому Арамису.
«Я обращусь к нему со своими недоумениями врасплох, неожиданно, прямо, – говорил себе мушкетер. – Я сумею воззвать к его сердцу, и он мне скажет… что же он скажет? Уж что-нибудь скажет, потому что, черт меня подери, тут что-то все-таки кроется!»
Немного успокоившись, д'Артаньян занялся приготовлениями к поездке, заботясь в особенности о том, чтобы королевский конвой, в те времена еще малочисленный, был хорошо экипирован и имел надежного командира. В результате этих стараний своего капитана король въехал в Мелен во главе мушкетеров, швейцарцев и отряда французских гвардейцев. Кортеж был похож на маленькую армию. Кольбер смотрел на солдат с истинной радостью. Впрочем, он находил, что их численность следовало бы увеличить, по крайней мере на треть.
– Зачем? – спросил у него король.
– Чтобы оказать честь господину Фуке, – ответил Кольбер.
«Чтобы поскорее довести его до полного разорения», – подумал д'Артаньян.
Отряд подошел к Мелену: знатные горожане поднесли королю городские ключи и пригласили выпить почетный кубок вина у них в ратуше. Король, не ожидавший задержки и торопившийся в Во, покраснел от досады.
– Какому дураку обязан я этой задержкой, – пробормотал он сквозь зубы, в то время как городской старшина произносил свою речь.
– Уж, конечно, не мне, – ответил д'Артаньян, – полагаю, что господину Кольберу.
Кольбер услыхал свое имя.
– Чего хочет господин д'Артаньян? – спросил он, обращаясь к гасконцу.
– Я хотел бы узнать, не вы ли распорядились угостить короля местным вином?
– Да, сударь, я.
– Значит, это вас король наградил титулом.
– Каким титулом, сударь?
– Постойте… дайте припомнить… болвана… нет, нет… дурака, да, да, дурака; именно этим словом был назван его величеством тот, кому он обязан меленским вином.
После этой выходки д'Артаньян потрепал по шее своего коня. Широкое лицо Кольбера раздулось, словно мех, в который налили вина. Д'Артаньян, видя, что его распирает гнев, не остановился на полпути. Оратор все еще продолжал свою речь, а король багровел на глазах.
– Ей-богу, – флегматично сказал мушкетер, – короля вот-вот хватит удар. Какого черта пришла вам в голову подобная мысль, дорогой господин Кольбер? Вам, право, не повезло.
– Сударь, – выпрямился в седле финансист. – Мне внушило эту мысль усердие.
– Вот как!
– Сударь, Мелен чудный город, прекрасный город, он хорошо платит, и не следует его обижать.
– Скажите пожалуйста! Я ведь не финансист и, признаться, истолковал вашу мысль совсем по-иному.
– Как же вы истолковали ее?
– Я решил, что вы хотите позлить господина Фуке, которому, вероятно, уже невмоготу дожидаться нас на своих башнях.
Удар попал прямо в цель. Кольбер понуро отъехал в сторону. Речь старшины, к счастью, окончилась. Король выпил вино, и кортеж снова потянулся по улицам города. Король кусал губы, потому что близился вечер и вместе с ним исчезала надежда на прогулку в обществе Лавальер.
Двору, чтобы добраться до Во, соблюдая все церемонии, требовалось по крайней мере четыре часа. Король, сгорая от нетерпения, торопил королев, так как желал прибыть туда засветло; но когда готовились уже тронуться в путь, возникли новые неожиданные препятствия.
