Густав Эмар - Масорка
— Как знать?! Вы — честные, простые люди, вас так легко обмануть. Скажи, у кого ты служил в последнее время?
— Я и сейчас служу у англичанина.
— Знаю, а раньше у кого?
— Раньше я жил у одной молодой вдовы.
— Звали ее доньей Эрмосой, да?
— Да, сеньора!
— А-а! Вот в этом-то вся штука! Здесь мы узнаем все! Знай, товарищ, горе тому, кто вздумает обмануть Хуана Мануэля или Марию-Хосефу! — прошипела она, вперив: свои маленькие злорадные глазки в лицо своего собеседника, который дрожал всем телом, не понимая, чего от него хотят.
— Когда ты поступил к этой госпоже?
— В ноябре прошлого года
— А когда ты ушел?
— В мае этого года.
— В мае? Какого числа, ты не помнишь, не пятого ли мая?
— Да, кажется, пятого числа.
— А почему ты ушел от этой госпожи?
— Сеньора сказала нам, что хочет сократить свои расходы, и отпустила вместе со мной повара и еще одного мальчика испанца. Отпуская нас, она дала каждому по золотому унцу и сказала, что, быть может, со временем она опять примет нас к себе на службу, и чтобы в случае нужды мы во всякое время обращались к ней.
— Скажите, какая добрая госпожа! — ехидно и злорадно воскликнула донья Мария-Хосефа, тряся своей старой седой головой. — Ха, ха, ха… Она собирается сокращать расходы, а сама раздает золотые унцы! Это интересно!
— Да, сеньора, донья Эрмоса — лучшая госпожа, какую я когда-либо знавал в своей жизни!
Донья Мария-Хосефа даже и не слышала этих слов: она была поглощена интимной беседой с господином чертом, ее советником и пособником.
— Скажи мне, в какое время донья Эрмоса отпустила тебя и других слуг?
— Часов в семь или восемь утра!
— А она всегда встает так рано?
— Нет, комнатная прислуга говорила, что она, напротив того, имеет привычку спать до позднего утра.
— Ах, поздно! Я так и знала! Не заметил ли ты чего-нибудь особенного в доме?
— Нет, сеньора, ничего!
— Видал ты кого-нибудь в ту ночь?
— Нет, никого, сеньора, мы не видали.
А кого из слуг оставила при себе донья Эрмоса?
— Педро!
— А кто он такой?
— Старый солдат, служивший в войну за независимость, на глазах которого родилась сеньора.
— Кого еще?
— Молоденькую служанку, которую сеньора привезла с собой из Тукумана, и двух старых негров, которые смотрят за дачей.
— Прекрасно! До сих пор ты говорил мне правду. А теперь я хочу спросить тебя об одной вещи, очень важной для Хуана Мануэля и для федерации…
— Я всегда говорю правду, сеньора! — сказал злополучный слуга англичанина, невольно потупив взор перед испытующим и злобным взглядом своей собеседницы.
— Мы это сейчас увидим. За пять месяцев, что ты служил у доньи Эрмосы, какие мужчины бывали у нее по вечерам?
— Никакие, сеньора!
— Как! У нее не бывал никто!?
— За все время, что я жил у нее, я знаю точно, что у нее ни разу никто не был вечером!
— А сам-то ты был дома в это время?
— Я никогда не отлучался из дома, потому что в лунные вечера сеньора часто приказывала запрягать лошадей и везти себя на набережную, там она выходила из экипажа и некоторое время прогуливалась.
— Ах, она любила прогулки!
— Да, сеньора обычно брала с собой маленькую Лизу, и вместе они гуляли при луне и беседовали между собой.
— Маленькую донью Лизу! Гм, она вероятно очень заботилась об этой девочке?
— Да, так заботилась, как будто она родная ей!
— Да, вероятно, это так и есть!
— Ах, нет, сеньора, она совсем чужая ей!
— Неужели! А люди говорят, что она — ее дочь!
— Боже правый! Да, ведь, донья Эрмоса еще сама-то совсем девочка, а донье Лизе уже четырнадцатый год!
— Ты говоришь, донья Эрмоса еще молода. Сколько же ей может быть лет?
— Двадцать два — двадцать три, никак не больше!
— Конечно, не считая того времени, когда она сосала грудь и ползала на четвереньках! — злобно засмеялась донья Мария-Хосефа. — Ну, а с кем, говоришь ты, она разгуливала по набережной ночами?
— Да с доньей Лизой!
— В самом деле! И она никого не встречала во время этих прогулок?
— Никогда никого, сеньора!
— Она, конечно, шептала молитвы! — насмешливо сказала злая старуха.
— Не знаю, сеньора, но только могу вас уверить, что она никого не встречала и что по вечерам никто не входил в дом, — повторил кучер, становясь осторожнее в своих ответах, потому что видел явную недоброжелательность этой сеньоры к своей госпоже, которую он любил и которой был предан.
Донья Мария-Хосефа на минуту призадумалась.
— Это обстоятельство совершенно меняет все мои планы! — прошептала она. — Ну, скажи мне, — продолжала она, обращаясь к кучеру англичанина, — днем она также не принимала никого?
— Нет, днем время от времени к ней приезжали какие-то дамы.
— Я спрашиваю о мужчинах!
— Иногда приезжал сеньор дель Кампо, дон Мигель двоюродный брат сеньоры.
— Он бывал каждый день?
— Нет, раз или два в неделю.
— С тех пор как эта госпожа отпустила тебя, был ты у нее?
— Да, я там был три раза.
— Ну, а когда ты приходил туда, кого ты видел, кроме самой хозяйки?
— Никого!
— В самом деле? Так-таки никого?
— Никого, сеньора!
— В доме не было больных?
— Больных? Нет никого, сеньора, все были здоровы!
— Хорошо. Хуан Мануэль желал иметь кое-какие сведения об этой барыне. Я передам ему все, что ты сказал мне, и если это правда, то ты оказал этим услугу донье Эрмосе, если же ты утаил от меня что-нибудь, то сам знаешь, как поступает Хуан Мануэль с теми, кто не хочет служить федерации.
— Я федералист, сеньора, и всегда говорю правду.
— Верю, можешь идти!
Как только бывший кучер доньи Эрмосы вышел, донья Мария-Хосефа позвала старуху мулатку, исполнявшую роль курьера.
— Та девушка, что приходила вчера, здесь? — спросила она.
— Да, сеньора.
— Пусть войдет.
Спустя минуту в спальню вошла грязная, оборванная негритянка лет восемнадцати или двадцати. Донья Мария-Хосефа с минуту строго смотрела на нее, затем проговорила грубым и резким голосом:
— Ты солгала: в доме той сеньоры, на которую ты донесла мне вчера, не живет никакой мужчина. Не было там и больных.
— Клянусь вашей милости, что я сказала вам правду. Я служу в лавке, которая находится как раз против дома этой унитарки, и из кухни вижу каждое утро молодого мужчину, который никогда не носит девиза. Он разгуливает по саду и срезает цветы для букетов, затем гуляет под руку с унитаркой, а вечером, когда стемнеет, они садятся на скамеечку под большой ивой, и им подают туда кофе.
— Откуда ты видишь все это?
— Кухня нашей лавки выходит в сад этой унитарки, и я из-за решетки выслеживаю их, потому что я на них зла.
