Александр Кулешов - Голубые молнии
Надо подписать грамоты артистам, приезжавшим с шефским концертом, надо принять жену лейтенанта из второй роты: в семье нелады; надо заняться расследованием печального происшествия — молодой солдат, ослепленный фарами встречного грузовика, съехал в кювет — сломал руку...
Надо написать в кубанский колхоз родителям, чей сын отличился, порадовать стариков; и еще написать статью «Роль личного примера в воспитании воина» в солдатскую газету — редактор взял за горло, не отпускает; и еще написать характеристику полковнику, направляемому в Академию Генерального штаба...
Надо вызвать командира первого батальона, не всегда правильно понимающего роль своего заместителя по политчасти, и объяснить ому, что к чему...
И еще тысяча дел.
Хоть часок поработать над диссертацией, дочитать книгу американского военного теоретика, которую дал ему начальник штаба всего на три дня, и сделать из нее выписки...
Надо, надо, надо...
И еще хорошо бы хоть раз вернуться долгой так, чтобы посидеть часок, нет, хоть полчасика с женой...
А как все это уложить в сутки?
Командир дивизии генерал-майор Ладейников. Откинувшись в самолетном кресле, он летит в Москву.
Срочный вызов последовал накануне, но опытный комдив ждал его давно.
Он не сомневался, что речь пойдет об учениях. Будет ли участвовать дивизия или ее подразделения в учениях, он, разумеется, не знал. Но предполагал.
Теперь вот стало ясно — иначе не вызывали бы.
Совместные учения, да еще на территории союзного государства. Трудный экзамен. Но Ладейников был доволен. Уж не говоря об оценке его дивизии, явствовавшей из того, что выбор пал на нее, он просто радовался возможности показать свой труд.
Именно труд. Потому что труд — это не только строить дом, собирать урожай, лить сталь. Командовать дивизией тоже труд.
В нем, как и в любом другом, есть удачи и неудачи, открытия и разочарования, есть риск, есть отличное качество и брак. В нем можно быть передовиком и отстающим, новатором и ретроградом.
Правда, «продукция» здесь особая — гарантия мирного труда. Но оттого не менее важная.
И для «продукции» этой есть свой ОТК. Это учения. Чем лучше покажет себя дивизия на учении, тем выше качество «продукции», выпускаемой им, Ладейниковым, его офицерами и солдатами.
Интересно, вся дивизия будет участвовать в учениях или только часть? И какое будет задание?
Ладейников помрачнел. Он знал, что скоро ему придется расстаться с дивизией, его ждало повышение. Последний разговор с командующим не оставлял сомнений. Предстоящие учения будут, вероятно, последними, в которых ему доведется участвовать со своей дивизией.
Уж не потому ли и выбор пал на него?
С ревнивой грустью Ладейников представил себе нового комдива, входящего в его кабинет. Как сложатся отношения с ним у его бывших подчиненных, заместителей, командиров полков? Продолжит ли он то хорошее и важное, что сумел установить Ладейников, или все переделает по-своему? Поднимется ли дивизия, доселе передовая, при новом командире на новую ступень или перейдет в разряд рядовых, ничем особенно не блещущих, а может, даже отстающих?..
Ладейников представил военный городок, раннее утро, комдива, выходящего из машины, и дежурного, подающего команду «Смирно!». Солдат и офицеров, оказавшихся поблизости и застывших неподвижно.
Комдив идет в свой кабинет, принимает доклады, отвечает на звонки, отдает распоряжения. И, послушные этим распоряжениям, выходят на занятия роты, на стрельбище гремят выстрелы, выезжают за ворота бронетранспортеры, собираются совещания, совершаются прыжки...
Жизнь военного городка течет своим, чередом...
Ладейников вздохнул, заерзал в кресле, посмотрел на часы. Он постарался отогнать грустные мысли и стал думать только о предстоящих учениях.
Глава XX
Наконец-то весна! Настоящая. Во всяком случае, у нас. Солнце жарит, как летом. Скоро зазеленеют деревья.
Почему у меня весной всегда такое настроение — даже не объяснить. Тревожное и счастливое сразу. Словно предстоит что-то очень важное, необычное. И как я пройду через это...
И Таню я люблю все больше и больше. Говорят, весна — пора влюбленных. Так утверждают поэты, философы, романисты. Даже Дойников. Он сказал, что вычитал это в отрывном календаре.
Весной все меняется. Хворост и то ходит просветленный и, если верить данным наблюдения, не «причащается».
Я теперь заядлый парашютист — до инструктора рукой подать. Еще бы, такой учитель — Кравченко!
По-моему, ничего нет прекрасней, чем прыжок с парашютом! Сколько он доставляет наслаждения! Предстартовое волнение в самолете — что ж, такое испытывает и рекордсмен мира и великий артист, тысячу раз выходивший на сцену. Легкий холодок на сердце в момент прыжка. Ни с чем не сравнимое чувство, когда паришь, раскинув руки и ноги, когда в воздухе, как в воде, управляешь своим телом. И, наконец, спуск под белым куполом — это уж просто упоение! Необъятный простирается вокруг горизонт. Внизу поля, леса, дороги, машины, люди, все растущие, все приближающиеся. А какое гордое чувство охватывает. Не знаю, как у других, но я кажусь себе властелином природы, богом, которому все подвластно.
Эка загнул, скажут, «бог», «властелин»... Солдат ты. Ручьев, солдат! Такой же, как и те, другие, что опускаются с тобой рядом. И нечего выпендриваться. «Бог»! Ну что ж, отвечу, а они что, не боги? Кто сказал, что бог один? Когда мы прыгаем, богов становится сотни.
Или ночной прыжок. Когда летишь словно с закрытыми глазами и лишь изредка где-то вдали глубоко дрожат и мигают огоньки... Уж тут землю не увидишь, не приготовишься. Ее надо чувствовать, землю. В ногах должны быть невидимые радары, как у ночных насекомых. Это даже не объяснить — спускаешься, спускаешься и вдруг понимаешь: вот сейчас приземлишься, вот сейчас, сию секунду. Напрягаешься, весь натянут как пружина... Есть! Приземлился. Радар не подвел.
И еще я люблю прыгать на всякие препятствия. На лес, например. Эдакий воздушный слалом: миновать как можно больше верхушек и ветвей, проскользнуть как можно ниже и как можно быстрей отделаться от подвесной системы, не упав при этом с высоты и не разбив носа.
Здорово!
А приземление в цель? Тут уж, кроме круга, ничего не видишь, стропами управляешь, будто играешь на гитаре, целое искусство. Таня говорит, что ото у меня особенно здорово получается. Наверное, потому, что я играю и вожу машину — «симбиоз полезных навыков». А? Симбиоз!
Словом, для меня отныне ясно, что мое будущее не в теннисе, не в тяжелой атлетике или борьбе, не в этом чертовом культуризме и даже не в самбо, хотя я сделал в нем немалые успехи и Щукарь у меня теперь летает будь здоров.
