Василий Ардаматский - Ленинградская зима
– Печку можно протопить, – сказала женщина. – Но для этого надо слазить на чердак, – я одна боялась…
Браславский влез на чердак и сбросил оттуда целую груду вещей: разломанный ящик со старой обувью, комплекты журнала «Нива» за годы первой мировой войны, рулон обоев, книги, моток веревок…
Раскалившаяся печка немного нагрела комнату. Женщина, задыхаясь, принесла с улицы ведро снега и поставила его на печку. Потом они молча пили жидкость зеленоватого цвета, пахнувшую аптекой.
– Как это у вас шоколад сохранился? – вдруг спросила Надежда Сергеевна.
– Береженого бог бережет, – ответил Браславский.
Женщина изумленно, испуганно смотрела на него, но больше не разговаривала. Она залезла под тряпье на кровати, Браславский, не раздеваясь, устроился бочком на узкой лавке у стены, подложив под голову комплект «Нивы». Все происходившее с ним в этот день так его утомило, что он сразу уснул.
Проснулся внезапно – кто-то шарил рукой у него на груди. Браславский вскочил, как подброшенный пружиной, ударился головой обо что-то мягкое, отлетевшее от него в сторону, и выхватил из кармана пистолет. Черная тень метнулась к кровати и зашуршала там тряпьем. Он понял: хозяйка искала шоколад…
«Очевидно, рехнулась», – подумал он и снова лег на лавку. Но заснуть он больше не смог – уже брезжил робкий рассвет…
Когда в комнате немного посветлело, женщина вылезла из-под тряпья. Молча, медленно двигаясь, она растопила печку и пошла на улицу за снегом. Браславский встал, проделал быструю, энергичную гимнастику, разогрелся немного и стал собираться.
– Вы когда придете? – спросила Надежда Сергеевна.
– Не знаю. Получите… – он протянул ей две сотенные бумажки.
– К чему они… – тихо спросила она. – Вы приходите…
В десять часов утра Браславский вошел в темный вестибюль гостиницы «Астория». За стеклянной перегородкой догорала свеча, но там никого не было. Браславский подождал. Пришла женщина в полушубке.
– Я хотел бы остановиться в вашем отеле.
– Прибалт? Из Риги? – спросила женщина.
Браславский вздрогнул, но ничего не сказал.
– Только люди оттуда называют нас отелем, – сказала женщина и протянула в окошечко руку. – Давайте какой-нибудь документ.
Браславский отдал ей новенький советский паспорт и справку, которая была «дана директору рижской библиотеки Березину Н.Н. в том, что он работает в этой должности с января 1941 года».
Справка была действительна по 31 декабря 1941 года, а уже было четвертое января 1942 года. Когда женщина просматривала справку, Браславский сказал:
– Я бы с удовольствием продлил справку, но боюсь ехать для этого в Ригу.
– Да, не стоит… – улыбнулась женщина, и только сейчас Браславский разглядел, что это была совсем еще девчонка, и притом очень красивенькая, с большими темно-синими глазами, с милой улыбкой.
– На каком этаже хотите жить? – спросила она.
– Мне все равно.
Он получил номер на бельэтаже с окном, выходившим во двор, на какие-то гостиничные крыши. Странная вещь – трубы отопления были ледяные, а в номере было совсем не так холодно, как в доме на Автовской улице.
Оставив в номере свой рюкзачок, Браславский ушел в город. Этот первый свой день в Ленинграде он целиком посвящал наблюдению жизни. К вечеру он вернулся в гостиницу. За стеклянной перегородкой дежурила все та же девушка.
– Есть кипяточек, – сказала она, подавая Браславскому ключ. – У вас посудина имеется? Ладно, я дам вам кружку. Держите. Вернете завтра моей сменщице.
Браславский поблагодарил ее и уже отошел от окошечка, как услышал, что его зовут.
– Извините! Чуть не забыла. Тут у нас полно ваших земляков, я им сказала ваш номер. Так что не удивляйтесь…
Поднимаясь по лестнице, Браславский лихорадочно соображал, как поступить. Первая мысль – немедленно уйти из отеля и не возвращаться. Но это было бы подозрительно, и та же дежурная могла донести в полицию. Можно было запереть дверь и не отзываться на стук. Но это тоже подозрительно – не может беженец, находясь на чужбине, отказаться от встречи с земляком.
Браславский так и не успел решить, как ему поступить, – дверь открылась, и в номер вошла женщина лет сорока в каракулевом манто, из-под которого было видно яркое кимоно. В одной руке у нее была горящая свеча, другой она вела маленькую девочку. Она прикрыла дверь и подняла свечу над головой.
– Кунгс[6] Берзиньш? – спросила она.
Браславский ответил, что он действительно Березин и что он предпочел бы говорить по-русски, так как латышского он так и не освоил.
– Можно и по-русски, – согласилась женщина. – Разрешите присесть…
– Бога ради, извините меня. – Браславский придвинул кресло и взял из ее рук свечу.
Она села, девочка прижалась к ее ногам.
– Я тоже русская. Но мой муж латыш. Его фамилия Озериньш. Вы не знали его?
– Очень знакомая фамилия, – пробормотал Браславский, наморщив лоб.
– Но это неважно. Скажите, пожалуйста, когда вы выехали из Риги?
– Двадцать шестого июня утром, – ответил Браславский.
– Поездом?
– Нет, семья моя выехала двумя днями раньше поездом, а я оказался в автоколонне университета.
– Значит, вы не поездом, – тихо сказала женщина. – Тогда вы ничего не знаете. Извините, пожалуйста… – Она встала и взяла свечу: – Я так волновалась… Еще раз – извините меня. Но вы должны понять – я очутилась здесь одна… с девочкой… без средств… В общем, вы понимаете. До свидания.
Девочка сделала книксен и побежала за матерью.
– Здесь живет одна русская учительница, или она работник библиотеки, но тоже из Риги, она знает про вас, – сказала женщина в дверях.
Браславский припомнил весь разговор и не нашел в нем ни одной ошибки. Но на сегодня хватит.
Он запер дверь на ключ, выпил кипяток, закусывая шоколадом, разделся и залез в холодную постель.
Проснулся поздно и не сразу сообразил, где находится. Он видел промороженное окно, с которого пушистый иней расползался по стене. Тряхнул головой и выскочил из-под одеяла. Холод обхватил его и, казалось, стиснул в своих объятиях. Он делал резкие движения руками, стал прыгать, но привычное тепло не приходило. Он быстро оделся – стало чуть теплее. Съел кусок шоколада, хотел запить его оставшейся в кружке водой, но она замерзла. Вытряс из кружки ледяной кружок и, разломив его на куски, стал сосать лед. И только тогда озноб перестал его трясти…
Рижская библиотекарша, о которой ему сказала женщина, ждала его в вестибюле гостиницы и, как только он отдал дежурной кружку, схватила его за руку и потащила куда-то в темень вестибюля, приговаривая:
– Вы мне нужны… так нужны… пожалуйста…
Она втащила его в зал, где раньше было кафе, и они сели к одинокому столу, на котором колонками возвышались никому не нужные тарелки.
