Николай Чергинец - Вам — задание
Ваня все понял. Он схватил с гвоздя шапку и выскочил в сени.
Выждав, пока полицай пройдет мимо него в дом, выбежал на улицу и во весь дух прямо по снежной целине помчался к дому Крайнюков.
Гришка, как всегда, был пьян. Не снимая с себя шапки и кожуха, который только расстегнул, поставил у дверей винтовку и громко сказал:
— Ну, здорово, вдова!
— Добрый день! — ответила Татьяна.
Она хотела сказать, что не считает себя вдовой, но передумала, решила пьяному полицейскому не перечить.
— А чего это ты не возмущаешься, что тебя вдовой обозвал?
— Слово «вдова» о горе человеческом говорит, и не оскорбление, а печаль оно у людей вызывает.
— Ишь, как мудрено со мной говоришь, — усмехнулся Мирейчик, — вроде как на уроке перед пацанами себя ведешь. А я уже человек взрослый, при положении, в должности состою. Ты мне лучше скажи, чего три дня тому назад к Петрусю ходила? Не шашни ли со старым хрычом завела? Так ты лучше со мной в любовные да греховные дела поиграй. Я, посмотри, мужик хоть куда, постараюсь для тебя, не подведу, — он протянул к ней руки и схватил за плечи. Таня попыталась вырваться, но Гришка прижал ее к себе.
Откуда только силы взялись у Мочаловой. Казалось, ярость и обида затмили ее разум. Резко присев, она вырвалась из его рук и схватила стоявший у печи топор:
— А ну, ублюдок, отойди, а не то как бешеную гадюку зарублю!
Мирейчик попятился от нее и схватился за винтовку:
— Ты что, зараза красная, хочешь, чтобы я тебя враз порешил? — и он щелкнул затвором.
— Мамочка, мамочка, — закричала, слезая с печи, Юля, — он же убьет!
Она прижалась маленьким, худеньким телом к маме:
— Не дам в маму стрелять! Стреляй лучше в меня!
Неизвестно, чем все это кончилось бы, если бы в хату не вошла Марфа Степановна. Она смело схватилась руками за ствол винтовки:
— А ну перестань сейчас же детей пугать! Чего над ними измываешься! Посмотри, какие они худенькие, а у тебя вон морда в стороны как раздалась!
— А ты, старая, мне в морду не тычь! — злобно огрызнулся Гришка. — Не от твоих харчей она такая, — он опустил приклад винтовки на пол и уже спокойнее обратился к Татьяне: — Ничего, мильтонша, я с тобой счеты сведу, не беспокойся, Гришка обид не забывает. Наступит час, когда сама проситься у меня будешь, но я тебе сегодняшнего не забуду. А теперь ответь мне, как представителю власти, чего к деду ходила?
— Детей кормить нечем, вот и ходила картошки да муки попросить.
— Картошки говоришь?
Марфа Степановна понимала, что стоит Гришке только заглянуть в склеп, как он увидит, что у Мочаловой там мешка четыре картошки наберется, и чтобы он не догадался сделать это, снова пошла в атаку:
— И чего это ты Гришка вредный такой, к своим же людям цепляешься?
— Я к своим не цепляюсь, а в деревне почти никого за своего не считаю. Наведем мы скоро здесь порядок, вот тогда только одни свои и останутся.
— Вот ты выпил сегодня, — миролюбиво проговорила Крайнюк, — а закусил, видать, плохо и несешь что попало...
— А ты меня не учи, баба, не учи! Знаю, чем мне закусывать, — и вдруг улыбнулся какой-то гадкой, отталкивающей улыбкой, — а знаешь ли ты, почему у меня морда в стороны раздалась? Нет, не знаешь! А все потому, что при Советах все и, в первую очередь ее Петька, мне по голове били сверху, вот морда... ха-ха, в стороны и раздалась.
— Никто тебя пальцем не трогал. Я-то уж знаю.
— Ничего ты не понимаешь, темная старуха. Я имею в виду, что морально били, понимаешь, — и он покрутил у ее лица пальцем, — мораль-но. Ну, ладно, заболтался я тут, пойду прогуляюсь. Пока, мильтонша, топор я тебе припомню, ох припомню! — И Мирейчик вышел из дому.
Татьяна, дрожавшая всем телом, медленно опустилась на скамью и, закрыв лицо руками, заплакала. Юля и Ваня обступили ее с двух сторон и молча гладили по волосам.
Марфа Степановна села рядом:
— Ну, ну, не волнуйся. Отпил он мозги, вот и брешет, что на язык попадет. Просто тебе надо быть с ним поосторожнее, реже на глаза попадаться этому быку. Я схожу к его батькам еще раз и поговорю. Хоть им и не нравятся такие разговоры, но должны же они знать, что он вытворяет...
В этот день Марфа Степановна задержалась у Мочаловых допоздна, а когда собралась уходить, Таня попросила:
— Тетя Марфа, переночуйте у нас. Я, ей-богу, боюсь, что он ночью придет.
— Ну, хорошо, хорошо, я переночую, да и самой мне будет веселее, только схожу посоветуюсь с Петрусем. — Она ушла, но скоро вернулась, и они сразу же легли спать.
Под утро в их окошко кто-то постучал.
«Неужели Гришка?» — одновременно подумали женщины.
— Если это он, больше не выдержу, убью его! — дрожащим от ярости голосом сказала Таня. Взяла на столе большой кухонный нож и вышла в сени:
— Кто там?
— Это я, Петрусь! Открой, дочка.
Он молча вошел в дом и только тогда заговорил:
— Так, говоришь, этот рыжий скуловорот интересовался, чего ты ко мне ходила? Шпионит, зараза.
Татьяна догадалась, что дед Петрусь знает о случившемся со слов Марфы Степановны, и тихо сказала:
— Да, спрашивал. Я ответила, что картошки просить ходила к вам.
— Это ты правильно сказала, но картошка же у тебя есть.
— Ну и что ж? — не поняла Татьяна.
— А то, что он может прийти и проверить, есть ли у тебя картошка. Тем более что вечером к нему на трех санях приехали полицаи. Он показал им дом, где Костя Стародумов живет. Они забрали хлопца, посадили в сани и увезли. Может, что пронюхали про листовку. Двое одетых в штатское остались. Их Гришка водил в эту сторону, и я уверен, что он показывал дом твой, только после этого они уехали.
— Что же это значит? — растерянно спросила Таня.
— А то, что тебе надо быть готовой ко всему. Во-первых, надо, как мне кажется, детей у Марфы держать. Если вдруг приедут за тобой, то Марфа их может тихонько к кому-нибудь отвести, а во-вторых, надо всю картошку сейчас же к Марфе в погреб перенести. Если Гришка, или его дружки, или немцы проверят твой погреб, то убедятся, что у тебя действительно картошки нет, значит, ты и вправду ко мне приходила картошки просить.
Женщины не спорили и, набросив на себя что попало, взяли мешки и вместе с Петрусем взялись за дело. Насыпали в мешки картошку и носили в дом Крайнюков. К рассвету работа была окончена.
Прошло еще три дня. В деревне все оставалось по-прежнему, если не считать осторожных разговоров среди жителей о Косте Стародумове, семнадцатилетнем пареньке, который осмелился защитить от пьяного Мирейчика соседскую девушку Аню Лопатко. Мирейчик увидел Аню, когда она проходила мимо его дома. Выскочил и начал тащить ее к себе во двор. Девушка стала кричать. Это услышал Костя. Он подскочил к Гришке и на виду у соседей отобрал девушку. На счастье, у полицая при себе не было винтовки, и Костя с Аней убежали. И вот Стародумова схватили и увезли в райцентр.
