Куклолов - Дарина Александровна Стрельченко
План оформился в голове, ещё когда Олег впервые встретил обречённый, испуганный взгляд Александры Юрьевны.
…Он улыбнулся незнакомой девушке, в которой на миг блеснуло то самое царственное выражение: тяжёлые веки, тёмное, пышное облако чуть вьющихся волос, застывшее изумрудное пламя в узких восточных глазах.
А впрочем, зачем мне в хостел.
Всё своё ношу с собой.
Он усмехнулся, нырнул в метро и поехал на вокзал. Если поторопится – окажется в Крапивинске уже к утру, как раз к тому времени, как открываются все конторы, которые нужны, чтобы продать квартиру.
Глава 12. Арабелла
– Александра Юрьевна, как вы сегодня?
В голосе – никакого бархата, никакой излишней благоговейности, деловитой обходительности прилежного юного служки из фешенебельного салона. Нет. Прочь всё это. Вон отстранённость и почтение, выкрутить на полную тревожность и осторожное сочувствие – но без унижения, без жалости. Забота. Искреннее сожаление и сострадание.
Играй, Олежек.
Старуха выглядела ещё лучше прежнего – в плане одежды и прочего. Но внутри…
Я не смог сдержаться, отшатнулся: такая безысходность глянула из её глаз. Воздух вокруг Венкеровой дышал усталостью, горячкой и страхом. Зрачки блестели, словно в глаза впрыснули белладонну.
– Я могу сделать что-то для вас?
Слова вырвались против воли. Я не хотел спрашивать ни о чём таком. Я собирался её обмануть, и это было как обмакивать нож в мёд. А она схватила меня за руку, вцепилась так, что хрустнули пальцы… Я чуть не закричал.
– Помогите мне достать денег. Я поняла. Я не отдам Беллу. Я умру тотчас, как её заберут. Без неё не жизнь. Где мне достать денег, Пьер?
Ошеломлённый, истерзанный срочной продажей квартиры, измученный тремя бессонными ночами, качкой в поезде, сбором документов, общением с покупателями, выселением проживавшей в квартире семьи, я не сразу понял, о чём она.
– Я не отдам? – медленно, вслушиваясь в каждый слог, повторил я.
– Нет! – отчаянно воскликнула старуха, ещё крепче сжимая моё запястье. – Нет!
Её голос поднялся почти до визга. У меня засвербело в затылке, а потом голову охватила тяжесть – горячая, густая, как плотная меховая шапка. Мне показалось, в прихожей кончился кислород. В этой квартире вообще было сложно дышать.
– Я принёс деньги, – деревянным голосом, по инерции проговорил я. Лицо застыло; всё снаружи застыло, на секунду я испугался, что окаменел и теперь заперт в теле, как в изощрённой, облегающей ловушке. Но дёрнулся глаз, потом щека, потом палец. Я стряхнул руку Венкеровой. Испуганно повторил: – Я принёс деньги! Я продал квартиру!
– Квартиру? – прохрипела старуха. – Какую квартиру? У вас есть деньги, Пьер? Отдайте мне! Я верну… всё верну… Я всё распродам… Я хочу жить. Жить!
– Так продайте мне Арабеллу! – крикнул я.
Глаза у Венкеровой полыхнули, она открыла рот и захлебнулась слюной, закашляла, брызгая и икая. Она шагнула ко мне вплотную, и я испугался, что она дотронется до меня. Она прокажённая. Ей суждено было умереть; хуже того, ей суждено было остаться без куклы. Если она дотронется – эта проказа, это проклятие падёт на меня.
Я отпрыгнул, врезался в вешалку и повалил её вместе с лавиной шляп и пальто.
– Нет. Я не отдам Беллу! – с болью, с искренним отчаянием взвыла Венкерова. К шее у неё прилила кровь, щёки раздулись, кожа натянулась, сделав лицо похожим на маску. В прорезях глаз сверкали огоньки – как в морской пучине.
– Где она? – брезгливо, властно спросил я.
– Нет! Нет! Нет! – заорала старуха, подскакивая к дверям в комнату и растопыривая руки. – Я не буду продавать её! Не забирайте! Нет! Нет!
Меня окатило горячей волной; одновременно пошли мурашки, и в горло вполз взрывной холод, делающий голос ледяным и звонким, – тот самый холод, который я почувствовал, когда узнал, что отец истратил предназначенное на мамины лекарства.
А ведь я хотел помочь этой бабке. Я считал это свой расплатой. Нашей с отцом расплатой. Его поступок убил маму, но я, я куплю куклу у этой сумасшедшей Александры, и на полученные деньги она сможет купить лекарства, нужные ей. Мама умерла из-за Изольды, но благодаря Арабелле выживет Венкерова – и в этом был высший смысл, план, план выверенный, стальной и изящный, как линии небоскрёба. Мы часто не видим его за облаками, но он есть, и он ведёт нас в глубоком мраке жизни. Сейчас облака разошлись, я видел его кусок – с куклами и лекарствами, – и готов был добровольно стать его воплощением, его частью…
Но Венкерова рушила всё. Стояла, раскинув руки, беспомощная, красная, готовая биться насмерть.
Что ж. Я тоже готов.
Я сделал шаг, и в голове зазвенел гонг: я прикоснулся к страху, к самому нутру страха, хотя это была всего лишь слетевшая с её ноги стоптанная домашняя туфля. За нитяной, унизанной бусинами занавеской я видел очертания Арабеллы, слышал её возбуждённое дыхание и зов. И мне хотелось развернуться и убежать. И укрыться от этого страха навсегда, навсегда, навсегда, до самой смерти.
Ужас поднялся к горлу, сдавил, сузил зрение до двух цветных точек, выключил звук. Только ужас. Только сведшая пальцы судорога. Только тяжесть рюкзака с куклами и пачками купюр, пригибавшая, прибивавшая к земле.
– Отойдите, – велел кто-то, и я понял, что это я, только когда подошёл к проходу в комнату и сдвинул визжащую Венкерову. Она рухнула набок, видимо, в полуобмороке. Она больше не хрипела, не просила, не плакала – тонко выла на одной ноте, не сводя с меня глаз, пока я шёл по комнате, распахивал звенящее стекло дверцы, касался моей русалки.
Моей. Моей!
Пальцы укололо теплом. В лицо ударило жаром. Мне стало больно, больно, как будто ожог кипятком умножили на десять, окатили меня с ног до головы. Я взялся за Арабеллу, как за оголённый провод. Но после провода не выживают. Я выжил. Я вытерпел брызнувшие из глаз искры, взрыв за переносицей, резкий рвотный позыв… Я вытерпел, я схватил куклу, прижал её к груди, ловя взволнованный перестук. Так-тики-так. Так-тики-так. Не только моё сердце. Её тоже.
Моя. Моя!
– Моя дорогая, – шепнул я пересохшими губами. Голоса не было. Я накрыл русалку полой пальто и бросился в коридор, зная, что уходить нужно как можно скорей. Не потому, что Венкерова может вызвать полицию – о, да разве может кто-то меня остановить! – а потому, что воздуха оставалось всё меньше. Воздух уходил из этого дома вместе с Арабеллой, уменьшался пропорционально тому, как увеличивалось то время, которое Венкерова уже не была хозяйкой куклы.
– Не пущу! – заверещала старуха. Страшная, скрюченная старуха с
