Анатолий Днепров - «Мир приключений» 1963 (№09)
Шубин, очень недовольный, уехал.
В машине он не переставал бурлить.
Князев и Павлов, сидевшие на заднем сиденье, многозначительно переглядывались. Они прекрасно знали своего командира, понимали и любили со всеми его слабостями.
Шубин очень ревниво относился к славе своего отряда, своего дивизиона, своей бригады. К этому прибавилось еще и некое искони существующее боевое соперничество между флотом и армией.
— Все себе заграбастали — что получше! — бурчал Шубин. — А мы на подхвате! От самого Ленинграда висим на корме у этого «Летучего голландца». Прижали к Пиллау наконец. Так нет! «Не волнуйтесь, капитан-лейтенант! Без вас обойдемся!» Попросту не хотят славой делиться! Гитлера в плен захватить — шутка ли?
— Может, все-таки не Гитлер?
А кто же? Да они и сами знают, что Гитлер! Темнят, по своему обыкновению. И перед кем темнят? Кто им обрывки донесения доставил? Теперь-то, конечно, бери «Летучего» чуть ли не голыми руками!
— Легко сказать: бери!
— У причала-то? Справятся! А мы в это время будем взад-вперед ходить, раненых эвакуировать. Ну есть ли, спрашивается, справедливость на свете?..
3
В центре Кенигсберга спустил скат. Князев и Павлов остались помогать шоферу, a Шубин решил пройтись, чтобы поразмяться и успокоиться.
Вокруг был притихший город-пепелище.
«Как аукнется, так и откликнется, — подумал Шубин, вспомнив про Ленинград. — Аукнулось на одном конце Балтики, откликнулось на другом».
Сюда бы специальными эшелонами всех этих фабрикантов оружия, военных монополистов — всю злую, жадную свору! Взять бы за шиворот их, встряхнуть, ткнуть носом в эти кучи щебня, в свернувшуюся клубком железную арматуру, в то, что осталось от знаменитого некогда Кенигсберга! Смотрите! Осознайте! Прочувствуйте! Это вы превратили его в пепелище, ибо такова неотвратимая сила отдачи на войне!
Странно было видеть здесь сирень. Нигде и никогда не видел Шубин так много сирени и такой красивой. Махровая, необыкновенно пышная, яркая, она настойчиво пробивалась всюду между руинами. В зарослях ее начинали неуверенно пощелкивать соловьи, будто пробуя голос и с удивлением прислушиваясь к тишине, царящей вокруг.
Шубину пришло на ум, что штурман «Летучего голландца» родом из Кенигсберга. В кают-компании, за обедом, он спросил мнимого Пирволяйнена, не бывал ли тот в Кенигсберге. И мнимый Пирволяйнен едва удержался тогда, чтобы не созорничать, не брякнуть: не бывал, мол, но надеюсь побывать!
Вот и побывал!
Тихий голос рядом:
— Эссен…
Пауза.
Снова робкое:
— Эссен…
Шубин опустил глаза. Рядом стоял мальчик лет шести в штанах с помочами. Обеими руками он держал маленькую пустую кастрюльку.
Такие ребятишки с кастрюльками, судками, мисочками всегда толпились у походных кухонь во взятых нами немецких городах…
Шубин присел на корточки перед малышом:
— Си хайст ду, бубби?
— Отто…
Кого-то смутно напоминал этот малыш. Кого?.. Нет, не удалось припомнить!
Худенькое серьезное лицо, удивленно поднятые темные брови. «Эссен»…
Одна из бесчисленных, ни в чем не повинных жертв «Летучего голландца»!
Сила отдачи на воине слепа, как всякая сила отдачи. Орудие, которое стреляло по Ленинграду, откатившись, ударило не Гитлера, и не Крупна, а этого несмышленыша, горемычного Отто из Кенигсберга!
Шубин круто повернулся и зашагал к матине. Рывком он вытащил оттуда взятые в дорогу консервы, черный хлеб, пакеты с концентратами.
Мальчику представился, наверно, добрый Сайта Клаус с его рождественским мешком. Только мешок этот был цвета хаки, солдатский.
Шофер, мигая белесыми ресницами, с удивлением смотрел на Шубина.
— Ты что?
— Сказано же, товарищ гвардии капитан-лейтенант: убей немца!
— Дурень ты! О вооруженном немце сказано, с автоматом на шее, оседлавшем танк, и, тем более, на нашей территории! А из этого немца еще, может, выйдет толк!.. Как считаешь, Отто, выйдет из тебя толк?
Подарки не умещались в кастрюльке, вываливались из рук.
Шубин огляделся. В пыли лежала пробитая немецкая каска. Он поднял ее, перевернул.
— Ну и кастрюлька же у нас с тобой!
И на серьезном личике появилась улыбка, слабое отражение всепокоряющей шубинской улыбки.
Шубин даже проводил Оно до дому, чтобы по дороге не отняли еду.
Из подвалов, щелей, дверей и окоп, как скворцы из скворечен, высовывались молчаливые немцы и смотре in на это шествие. Впереди шагал мальчик, прижимая к животу перевернутую каску, доверху наполненную продуктами, следом шел моряк.
Потом «виллис», виляя между развалин, быстро проехал через Кенигсберг к скрылся в облаке пыли…
Каким же ты будешь, бубби, когда вырастешь? Двадцать тебе сравняется, наверно, в 1959 или 1960 году. Забудешь ли ты этого русского военного моряка, который подарил тебе полную каску продуктов среди руин Кенигсберга?
Неужели забудешь?..
4
В город Пальминекен, где стояли гвардейские катера, Шубин вернулся к вечеру.
Все заметили, что он не то чтобы невеселый — командиру перед боем нельзя быть веселым, — а какой-то вроде бы задумчивый.
Он присел на бухту троса, закурил, загляделся на светлое, почти белое море, приплескивавшее у его ног.
Привычные, домашние звуки раздавались за спиной.
Боцман жужжал неподалеку, как хлопотливый шмель: жу-жу-жу, жу-жу-жу! Кого это он жучит там? А, юнгу!
Потом юнга вприпрыжку пробежал мимо, напевая сигнал, который исполняют на горне перед ужином:
Бери ложку, бери бакИ беги на полубак!
Значит, команда садится ужинать.
У Шурки в детстве было мало детского. Блокада, потом пребывание в дивизионе среди взрослых наложили на него свой отпечаток. (Впрочем, Шубин с гордостью говорил о своем воспитаннике: «Возмужал, не очерствев!») Но тем трогательнее были прорывавшиеся в нем порой смешные мальчишеские порывы и выходки.
Шубин подозвал юнгу, всмотрелся в его лицо, вздохнул:
— Худой ты у нас какой! Вытянулся за этот год! Не надо бы тебя брать в операцию!
— Почему?
— Опасно.
Шурка был поражен. Опасно? Но ведь на то и война, чтобы было опасно. И он не первый год воюет! Командир еще никогда не заводил таких разговоров. А вдруг к на самом деле не возьмут в операцию? Он капризно надул губы. Когда же и покапризничать, как не перед операцией?
— Ну ладно, ладно! Возьмут!
