Шатун - Илья Борисович Пряхин

Все время, пока Олег добывал дрова, ставил палатку, ходил за рюкзаком Татьяны, он малодушно отгонял от себя мысли об их теперешнем положении, решив все основательно обдумать и принять решение в спокойной обстановке, когда устроит Татьяну у костра и поставит лагерь. Сейчас он тщательно изучал карту, и от результатов этого изучения становился все мрачней. До конца намеченного маршрута оставалось больше семидесяти километров – немыслимое расстояние с учетом больной ноги и отсутствия лыж у Татьяны. Точка, которая могла внушать хоть какую-то надежду, обозначалась на карте как поселок вахтовиков, и до нее было километров двадцать. Даже в их теперешнем положении это расстояние представлялось вполне преодолимым, но два обстоятельства вызывали серьезное беспокойство. Во-первых: в поселке вполне могло никого не оказаться (карта не новая, а многие подобные поселки давно заброшены), во-вторых: путь к нему лежал через очередной скальный хребет, который виднелся на западе, и преодолеть который, судя по схеме можно было только через категорийный перевал. Олег прочел информацию об этом перевале в распечатке описания маршрутов, – в зимних условиях там ему была присвоена категория 2А. Он не знал, смогут ли они пройти такую категорию без альпинистского снаряжения и с учетом состояния Татьяны, но, поскольку другой альтернативы не просматривалось, он решил сосредоточиться на этом варианте. Теперь самое время подумать о том, как им предстоит двигаться. Для Татьяны придется соорудить какие-то волокуши; Олег окинул взглядом группу чахлых берез и почувствовал себя слишком уставшим для того, чтобы решать сегодня еще и эту проблему. Он сложил карту, бережно убрал ее за пазуху.

– В общем, Танюх, ситуация у нас с тобой неприятная, но вовсе не смертельная, – бодро объявил он. – Километрах в двадцати отсюда вахтовый поселок, у них точно есть связь и, скорее всего, вездеход. Завтра сооружу тебе санки, прокачу с ветерком. Правда, перевал один на пути, не очень сложный, думаю – пройдем без проблем. Но, на всякий случай, с этого момента объявляется режим экономии продуктов, так что, хоть дальше и на санках, как барыня покатишь, жирок нагулять не надейся. Сегодня, в честь твоего феерического купания, так и быть, баночку тушенки прикончим на ужин целиком. С утра, пока буду волокуши мастерить, разложишь продукты по порциям, я скажу как. Ну, что там твои шмотки? О, почти высохли.

Ночь прошла беспокойно и потому казалась бесконечно длинной. Татьяна то и дело заходилась сухим надсадным кашлем, Олег каждый раз просыпался и потом долго не мог заснуть, лежал с открытыми глазами, слушая тихий посвист ветра в растяжках палатки и мягкие шлепки наружного тента. Он думал об их с женой ближайшем будущем: о том, как завтра впервые в жизни будет пытаться соорудить какое-то подобие санок; о том, как они полезут на перевал и, главное, как смогут с него спуститься; о том, насколько сильно простудилась Татьяна и помогут ли принятые ей лекарства; о десятках километров тайги вокруг и о долгом и мучительном пути до ближайшей больницы. Олег понял, что заранее боится наступающего дня и всего, что он с собой принесет. Лишь под утро он забылся тяжелым, похожим на глубокий обморок сном.

Выплывал он из этого сна медленно и неохотно; он очень хотел спать, но что-то настойчиво стучалось в сознание, вызывая смутное беспокойство и разгоняя блаженную дрему. Он не сразу понял, что это – недавно возникшие, доносящиеся откуда-то посторонние, хоть и хорошо знакомые звуки. Он слышал частое потрескивание, очень похожее на потрескивание жарко разведенного огня. Он понимал, что костру просто неоткуда взяться и поначалу принял это за игру сонного воображения, но вдруг услышал скрип снега под чьими-то ногами, тупой удар и сразу за ним хруст разламываемого полена и проснулся окончательно. Снаружи горел костер и кто-то рубил дрова.

Олег быстро вылез из спальника, расстегнул молнию внутреннего входа, нырнул в тамбур, дернул вверх язычек еще одной молнии, резко откинул внешний полог и высунул голову наружу.

Утро было тихим и пасмурным. Несильный ветерок, поддувавший с вечера, окончательно стих, низкие серые тучи тяжело нависли над черно-белым безжизненным пейзажем, скрыв вершины горного хребта. Высокое гудящее пламя жадно лизало подвешенный над костром котелок. Григорий сидел у огня, неторопливо ворошил длинной палкой раскаленные угли. Рядом с ним лежала аккуратная вязанка коротких поленьев, которую он явно не смог бы собрать на этом болоте. Он повернул голову, посмотрел на удивленное лицо Олега.

– А, Олежка, – приветливо сказал он. – Проснулся? И то хорошо, пора, я уже будить вас собирался. Ты, давай-ка, барышню свою поднимай, некогда залеживаться, путь нам сегодня, хотя и недальний, да ходок из нее нынче аховый, с ее-то ногой, поспеем ли? Я так смекаю, аккурат засветло должны добрести.

Он вел себя так, будто в его появлении здесь не было ничего необычного, будто просто один из участников группы, назначенный вчера дежурным по лагерю, встал раньше остальных, разжег костер, занялся приготовлением завтрака и решил разбудить товарищей в условленное время. Обалдевший Олег смог выдавить из себя лишь невнятное «Ага» и мгновенно скрылся в палатке.

– Чего там? – спросила проснувшаяся Татьяна.

– Одевайся. Шаман пришел.

– Шаман? Григорий что ли? Вот здорово!

– Здорово, не здорово – посмотрим, – ворчливо проговорил Олег, хоть и сам почувствовал сейчас некоторое облегчение и возродившуюся надежду. – Он, похоже, знает все, что с нами произошло, и мне это не очень нравится.

Он быстро оделся и вылез из палатки. Подойдя к костру, он увидел прислоненные к стволу ближайшего дерева довольно широкие и, сразу видно, добротно изготовленные сани-волокуши. Они были сделаны из деревянных продольных и поперечных перекладин, обшиты сверху грубым брезентом, к передней поперечине крепился длинный кожаный ремень. Не отрывая взгляда от саней, Олег спросил осипшим вдруг голосом:

– Откуда вы знаете про ногу?

Григорий помолчал, задумчиво глядя на костер, потом заговорил, и ответ его, по обыкновению, оказался путаным и ничего не объясняющим:

– Ты, Олежка, прости великодушно, глупый еще. Шумный и суетливый, что птенец неоперившийся. Скорлупу себе придумал, от людей в ней спрятаться хочешь. Думаешь: кто от людей закрылся – тот сильный. А силу, Олежек, в скорлупе не накопишь, силу только от людей и можно получить. Но Парма приняла вас. Простила и приняла. Редкий случай. Я так полагаю, – продолжил он задумчиво после короткой паузы, – это из-за супружницы твоей – Тани. Душа у нее открытая, Парма любит таких. Любит и хранит.

Он по-прежнему смотрел