Сергей Жемайтис - Искатель. 1965. Выпуск №2
— Ну уж, спасибо, чай, свои люди. Где это Иван замешкался?
— Вернется. — Ложкин повел глазами на Ксюшу. — Пора вам.
— Да, самое время идти. — Кузнец кивнул и пошел, дерн «а внучку за руку.
Пройдя несколько шагов, Ксюша повернулась и крикнула:
— Обязательно поезжайте к партизанам. А танкиста, унтера этого, не убивайте, лучше в плен возьмите. — Личико ее было не по-детски сосредоточенно и строго.
Еще не затихли шаги кузнеца и Ксюши, как вернулся Иванов. Он тяжело дышал и, виновато улыбаясь, развел руками:
— Ох, и натворил я дел, Коля!
— Убежал?
— Не совсем… почти…
— А точнее?
— Дал по нему очередь.
— Две.
— Первая не в зачет. Второй сбил. Только не знаю, совсем или ранил.
— Это важно, Иван.
— Знаю. Да на поляне солдаты оказались. Ну, я и не стал связываться, подался назад.
— Хоть тут правильно поступил.
По лесу прокатился винтовочный выстрел, за ним другой, затарахтели автоматы. Стайка пуль просвистела над головами, сшибая листья.
Ложкин показал глазами на танк. Взбираясь на него, сказал:
— Будем пробиваться к передовой. Они, видимо, еще не разобрались в обстановке.
— Да, видать по всему, думают, что стреляют по партизанам. Включи-ка рацию и послушай, что говорят о нас в эфире. Если фашисты еще не догадались, есть смысл двигаться и дальше в танке. Сам понимаешь, Киря в лесу не ходок.
Усаживаясь на свое место в танке, Иванов спросил Свойского:
— Ну, а как вел себя мой крестник?
— Этот скромно. Тихий малый.
Выстрелы раздавались совсем близко. Несколько пуль ударило по броне.
Ложкин приказал водителю развернуть машину. Танк взревел, развернулся и пополз через поляну, стеля гусеницы по старой колее. Ложкин развернул пулемет на башенной турели и, когда цепь солдат показалась на опушке, стал стрелять в них. Фашисты, видя, что свой танк ведет по ним огонь, отчаянно замахали руками. Офицер с пистолетом в руке бросился к танку, что-то вопя, и свалился в траву, скошенный очередью Ложкина. Падали солдаты. Оставшиеся в живых залегли, но не стреляли: махали руками и кричали на разные голоса.
Танк въехал в лес. Ложкин оставил пулемет и крикнул Иванову:
— О нас здесь еще не знают. Ты, видно, не промахнулся.
— Ты тоже.
Свойский крикнул:
— Вы о чем?
Но товарищи не услышали его, мешал гул мотора. Только водитель повернул к нему голову и показал зубы. Глаза его не смеялись.
Танк катил по проселку. Ложкин выглянул из башни. Впереди не было никого.
Ложкин спустился к рации. Надел наушники. Рация была последней модели, с очень точной настройкой; не мешали шумы и трески. Чей-то усталый, равнодушный голос монотонно повторял:
— Тэ шесть, двадцать восемь! Лейтенант Мадер!.. Лейтенант Мадер! Вас вызывает майор Шельмахер. Отвечайте! Прием… Прием…
Ложкин сказал Иванову:
— Там тоже ничего не знают, но уже начали розыск.
— Пусть ищут. Или, может, стоит поговорить с ними? Ты ведь мастер на такие штуки. Скажи, дескать, ловим партизан или еще что-нибудь в этом роде.
— Рация высокого класса, узнают по голосу.
— И то верно. Тогда перекинься парой слов с нашими. Пусть предупредят наших артиллеристов, а то раздолбают нас, как бог черепаху. Подумают еще, атака «тигров».
— Нельзя, Иван. Надо говорить открытым текстом.
— Да, всполошатся, окаянная сила. Надо подойти ближе.
— На самую передовую?
— Да. Или когда уже скрываться не будет смысла.
— Переходить придется на том же стыке?
— Больше негде. Надо будет и саперов предупредить, чтобы сняли мины возле речки.
Они разговаривали о возвращении к своим на захваченном танке, как о деле решенном, отгоняя сомнения, стараясь предусмотреть все неожиданности, которые могут обрушиться на них в любой миг. Фашисты о захвате танка пока что не знают, но это не может долго продолжаться.
— Главное — не упустить время, — сказал Иванов.
— Знаю, жмем на всю железку, все ходуном ходит, а толку мало.
— Киря уснул?
Иванов повернул голову к Свойскому.
— Спит. Устал. Все с пулеметом возился. Одной рукой. А технику, однако, освоил. — В словах Иванова были теплые нотки. — Досталось ему, бедолаге. Ты бы тоже пушку повертел. Такую силищу нельзя оставлять без пользы.
— Попробую. Только боюсь, артиллериста из меня так скоро не получится. Ну, а ты освоил вождение?
— Разобрался. Машина поворотливая. Скорости вот только нет. Конечно, хорошо, если этот желтозубый дотянет нас до самого дома. Но особой веры у меня ему нет. Он, кажется, отходит.
— Что с ним? Как же он ведет машину?
— Да нет, жив и здоров. От страха концы отдает. На глаза его погляди. Того и гляди свернет в кювет и перевернется кверху лапами наша железная скотина. Вот и шоссе. Пересяду-ка я и впрямь на его место. Кирилла жалко будить, да ничего не попишешь.
Ложкин позвал в башню пленного водителя и с его помощью разобрался в том, как поворачивать башню с пушкой, наводить на цель, заряжать и стрелять.
Отправив водителя вниз, Ложкин сказал:
— Ну, Иван, уж один выстрел фугасным снарядом я теперь тебе гарантирую.
— Где один, там и два, — засмеялся Иван. — На ходу из нее разве что для страха палить, а остановимся, сообразим, что и к чему. Я одно лето был на сборах, так мы тоже изучали пушку. Не такую, правда, да все они, по-моему, на один лад.
Танк тяжело вполз на шоссе и покатил к востоку. Управлял теперь машиной Иванов. Свойский, позевывая, следил за пленным и смотрел в амбразуру на темное полотно шоссе, стелившееся между краснокорых сосен. Танк догнал обоз пароконных фургонов. Повозочные свернули на обочину, почтительно уступая дорогу.
Впереди вспыхнули и погасли фары автомашин. Танк шел не сворачивая. Машина сбавила ход и, сигналя, свернула к самому краю дороги. Иванов направил танк прямо на нее. Шофер высунулся из кабины. Глаза у него вылезали из орбит, рот был разодран криком. Раздался треск, и огромный пятитонный грузовик с пехотинцами полетел под откос.
— Ловко ты! — крикнул Свойский.
— Иван! — позвал Ложкин.
— Я!
— Оставь технику противника в покое.
— Не бойся, эти уже не догонят.
— Могут догнать другие. До Павловки километра три осталось.
— Ясно! Проеду по ниточке, как на параде, только пусть сами не задевают.
— Уж постарайся, друг, я послушаю новости.
— Валяй.
Вращая ручку настройки, Ложкин слышал птичий щебет морзянки, обрывки фраз. Какой-то радист плачущим голосом кричал: «Саратов, Саратов! Я Одесса! Одесса! Перехожу на прием». Послышался девичий смех и низкий голос: «Ах, Танечка, я уверяю вас…» Ложкин не узнал, в чем уверял смешливую радистку ее коллега. Он услышал немецкую речь. Первые несколько слов приковали его внимание. Говорил, вернее, кричал, видимо, какой-то очень важный начальник:
