Константин Кислов - Рассказы Матвея Вьюгина
— Ну, ладно, ладно, ишь разыгрался, бесстыдник.
Поедет Горушкин в наряд на границу, и Барин за ним кинется. Но пограничная служба — дело серьезное, и Горушкин должен был с этим считаться: отъедет немного от заставы, придержит коня и скажет:
— Эх, Барин, ничего не поделаешь: пути-дороги наши порознь пошли: тебе — домой, мне — на границу, ступай, дружище…
Барин это понимал: прижмет хвост, уши опустит, сядет и ждет, пока Горушкин совсем из виду не пропадет, а глаза у самого печальные, только что слезы не текут.
Но вот как он догадывался своим песьим умом, когда Горушкин на заставу должен был возвратиться, — до сих пор не понимаю. Ждет, бывало, его на патрульной дороге. Дождется и тогда уже дает волю своим чувствам. И чего его так притянуло к этому Горушкину, чего он нашел в нем привлекательного? Небольшого роста, приземистый парень; лицо — смуглое, скуластое, а глаза серые с хитрым прищуром. Тихий, молчаливый был человек, даже походка была какая-то особенная, мягкая, будто он к чему-то подкрадывается.
В короткое время Горушкин так привязался к Барину, что осмелился попросить у начальника заставы разрешения брать собаку с собой на границу, приучать к службе.
— Еще что выдумаешь? Дворовую жучку на службу таскать? — сказал начальник построжевшим голосом. Подумав, усмехнулся. — Да у нее же нет ни ума, ни злобы — подзаборный житель!
— Это ничего, товарищ начальник, что подзаборный, — доказывал Горушкин. — А чутья и злобы у Барина на двоих благородных хватит. Разрешите?
— Нет, товарищ Горушкин, не проси. Собачья служба на границе — особая статья, и пусть этим проводники со своими овчарками да доберманами занимаются. Это их дело.
— Может, меня бы на учение с ним командировать? Серьезно, товарищ начальник?
— Да ты что, Горушкин, смеешься или как? Приведешь ты своего Барина на сборы, засмеют и тебя и меня. Скажут: куда дворнягу ведешь, здесь не дральня, а учебные сборы пограничных собак. Рылом не вышел твой Барин. На такое дело хорошие собаки требуются.
Так начальник и не разрешил. И вот как-то выпало у начальника свободное время, он позвал к себе Горушкина и говорит ему:
— Как, таежник, дела? Об охоте не скучаешь?
— Как не скучать, товарищ начальник? Толку только от моей тоски-печали мало. На службе нахожусь.
— Ну, вот что, давай-ка седлай лошадей, съездим на часок в тыл, да и дело у меня по пути есть одно…
Барина Горушкин взял с собой, по разрешению начальника. Поохотились как следует. На границе и дичи и зверя всякого вдоволь — никто не пугает, охотников совсем нет. Только пограничники и постреляют кое-когда.
Домой возвращаются. Барин впереди бежит, кусты и кочки обследует — радешенек, что его в такую дальнюю дорогу взяли. И вот вдруг он чего-то запетлял, забегал туда-сюда. Начальник подивился и, оборотясь в седле, спросил у Горушкина:
— Чего это твой Барин забесился так, на звериный след, что ли, напал?
— Похоже нет, товарищ начальник. Видать, человек тут прошел. По звериному следу он не так работает.
— Человек?!.. — начальник привстал на стременах и поглядел в бинокль. — Да, правильно говоришь, человек тут прошел, только какой это человек — вон он, пограничник! Здесь стык с соседней заставой.
Они задумчиво помолчали, поглядели недоверчиво в ту сторону, куда бросился Барин. А Горушкин словно бы про себя заметил:
— Чудно. У нас собаки по следу пограничников не работают…
— То служебные собаки, Горушка, — шутливо сказал начальник, — они разбираются. Ученые. А этот — дурак. У него, как у заправского дурака, все поперек с миром.
Сказал, а сам думает: «Чего бы это все-таки было там, что дворовый пес кинулся?»
И как раз в это время раздался истошный крик человека, а затем — одинокий глухой выстрел. И тотчас же послышалось яростное собачье рычание.
Когда начальник заставы и Горушкин подъехали к месту происшествия, они были поражены.
Озверевший Барин рвал пограничника. Карабин, из которого тот успел один лишь раз выстрелить, валялся в бурьяне. Горушкин крикнул на собаку, но Барин, хотя и хорошо понимал грозный негодующий голос своего хозяина, не отпускал человека. И тут начальник заставы заметил неладное. Он направил свой пистолет на незнакомца, а Горушкин спрыгнул с коня и оттащил собаку. Чужой человек нехотя поднял руки.
— Маскарад не удался, — строго сказал начальник заставы. Обыщи-ка, Горушкин, его хорошенько…
— Хитрый, а?
— А чего тут хитрого? Скажи, пожалуйста…
— Все сделал правильно, — молвил Горушкин, когда они снова выехали на дорогу. — И пограничную фуражку на свою поганую башку напялил, и мериносовые шаровары, и гимнастерку — все, как следует быть, а вот обутки не догадался сменить…
— Бывалый, знает, где переходить: на стыке, тут всегда лазейка остается.
Начальник задумался, и будто что-то вспомнив, кинул вопросительный взгляд на Горушкина.
— Так это что же, Горушка, выходит? Барина работа?
— А то как же, товарищ начальник! Без него бы мы мимо проехали. А знаете, почему? Красноармейский-то сапог отменным запахом отдает, сапожной мазью пропитан. А на нем — своя обутка, вот Барин-то и подловил его на этом упущении. Насчет всяких запахов он силен. И верховое и нижнее чутье — лучше и быть не надо…
А Барин, как неподкупный страж, шел за нарушителем и как только тот чуть отклонялся в сторону, он рычал и дыбил на хребтине жесткую шерсть.
— Ну и Барин, гляди ты, что делается, — тихо рассуждал начальник. — Как это ты, Горушкин, заметил в нем?
— Привычка, товарищ начальник, сызмальства с ними, дьяволами, вожусь. Охотник ведь без собаки, что гармонист без двухрядки, так уж заведено… Вот погляжу в собачьи глаза, увижу там малую искорку, попрыгушечку такую и тогда все, без сомнения беру, знаю, что толк будет. — Он вздохнул, положил на седельную луку винтовку и снова заговорил: — А Барин — собака добрая, совестливая, и опять же по чужим рукам не избалованная — это много значит, товарищ начальник.
— Так, попрыгушечка, значит? Совестливая? Интересно сказал. Ты что же, на словах с ним объясняешься или как? Совесть нашел в собаке.
— А как же! И на словах другой раз объясняюсь и глазами — живая душа, она ведь и у собаки имеется. Подгляди человек эту душу, приласкай к себе — собака, хоть и не благородного происхождения, век служить ему будет и не изменит.
До самой заставы молчал начальник и все о чем-то думал, поглядывая на шагавшего впереди нарушителя границы. У самых ворот, перед тем, как сойти с лошади, сказал:
— Выходит, зря я не разрешил тебе брать его на границу. Ну, я это дело поправлю, Горушка, не сомневайся. Что бы ни было, а на сборы со своим Барином поедешь.
