Николай Шпанов - Песцы
— Ты с ума сошел… Это как раз все то, что у меня есть. Здесь на такую сумму…
Иенсен смотрел сверху на качающийся на бичевке карандаш. Свэн тупо смотрел на этот же карандаш снизу. Он еще раз отрицательно покачал головой:
— Нет, это не пойдет.
Иенсен грубо выругался.
— Ты что же хочешь, дурак, остаться там навсегда?
— …неужели ты можешь…
Кнут ничего не ответил. Только всмотревшись в его лицо своими красными воспаленными глазами, Яльмар понял. Он молча притянул к себе листок и, положив его на лед, расписался.
Кнут быстро втянул расписку наверх. Подозревая какую-нибудь фальшь, внимательно прочел еще раз. Сложил и бережно сунул за пазуху.
Яльмар внимательно следил за его движениями. Наконец, не выдержав, крикнул:
— Давай же веревку.
Иенсен оглянулся на свои сани и спокойно ответил:
— Я забыл ее в избушке. Придется еще раз за нею сходить.
Казалось Яльмар не слышал того, что говорил Кнут и видел только его смеющиеся глаза. Он поднялся на руках и из его дико перекошенного рта вырвался отчаянный крик. Путаясь языком, визгливо прокричал:
— Ты… ты…
Он хотел погрозить ему кулаком. От неосторожного движения санки под ним колыхнулись и накренившись скользнули с уступа. Вместе с ними Яльмар вниз головой полетел в пропасть.
Грохотом, гулом, визгами и воплями преисподней брызнули ледяная пропасть в лицо Иенсена. Почва поползла у него из-под ног. С шевелящимся от животного ужаса волосами он ринулся назад, ломая лыжи, разрывая ремни.
Максим с трудом привел Филипку в чувство. Парень, придя в себя на несколько мгновений, снова терял сознание. Наконец, он узнал Максима.
— Вот, Максим, и ты. А я думал, что я уже умер. Я боялся, что ты не найдешь меня и пропадут все песцы, которых я сегодня обобрал.
— Ничего, парень, — сейчас ты совсем очухаешься и мы пойдем домой. Ты больше суток пролежал здесь, в двух сотнях шагов от Гусиного мыса. Я долго ждал тебя. Потом понял, что с тобой неладно, но не мог пойти навстречу, пока не перестала вертеть метелица. Все равно ничего не было видно. А как она кончилась, я тут же и нашел тебя. Твое счастье, что не разбился совсем. Ну, вставай на ноги, я тебе помогу итти.
Максим взял было парня под руки, но Филипка со стоном отстранился. Когда прошла боль, причиненная Максимом, Филипка засмеялся и сказал:
— Я не пойду с тобой. У меня сломаны обе ноги. Ты должен взять моих песцов и итти один.
— Так ведь ты же здесь пропадешь.
— Да, пропаду. Ничего нельзя сделать. Я не могу двигаться. У меня сломана и рука.
Максим недоверчиво покачал головой. Причиняя невероятную боль Филипке, он тщательно ощупал его конечности. Убедившись в том, что обе ноги сильно повреждены, а рука вывихнута в плече, Максим сокрушенно закивал головой, обдумывая положение.
Пока он думал, к Филипке возвращалось сознание всего происшедшего, но ему и в голову не пришло пожаловаться или заплакать, хотя стало теперь очень жалко себя. Он только попросил Максима:
— Когда пойдешь, Макся, дай мне твою трубку и немного табаку. Так помру.
Но старый самоедин, совсем неподходяще к случаю, засмеялся:
— Какой ты дурак, Филипка, ах, какой дурак.
Он набил трубку и передал парню.
— На, покури.
Пока Филипка с наслаждением затягивался теплым дымом, Максим не спеша говорил:
— Ах, какой дурак. Ты думаешь артель тебя для того кормит, чтоб ты за пяток песцов навсегда отдыхать ушел? Так не пойдет, парень. Тебе работать надо. Ты парень молодой, их, какой молодой.
— Правда, Макся, работать бы надо, но ведь со сломанными ногами я даже до дому не дойду. А если бы и дошел, то какой из меня потом работник будет. Не работник я, Макся. Ты время не теряй, иди.
— Ай, дурак. А ты думаешь тебя в русацкой школе ногами писать заставят? Небось руками. Значит писать-то ты можешь. А где артель другого парня для школы возьмет? Ей самой работники нужны, пусть наши здоровые парни на промысле работают, чем в школе учиться. А писарь нам и так нужен. Больше нельзя артели без писаря быть. На одного агента полагаться невозможно. Ты это можешь понимать или нет?
— Могу понимать — недоверчиво пробормотал Филипка.
— А коли можешь понимать, так зачем как дурак говоришь?
— Я к тому, что все равно не дойти.
— А как ты думаешь, собак у нас с собой три есть?
— Есть.
— А максимкины плечи есть? Есть. Покладаем тебя на нарту и до дому доставим.
Самоедин принялся сбрасывать с нарты все, что на ней было привязано. Наклонился к Филипке и как мешок положил его на пустую нарту.
Пока Максим привязывал Филипку к нарте, тот нечаянно от боли так закусил мундштук трубки, что напрочь отломил его.
Филипка боялся, что Максим заругает его за трубку, но тот со смехом сунул отломанный чубук за пазуху:
— Как писарем будешь, я с тебя новую трубку за это возьму.
Филипка виновато улыбнулся.
Максим криком поднял собак. Накинув на плечо запасную лямку, весело гикнул. Санки стронулись и быстро покатились по откосу на лед пролива.
Каждый раз, когда полозья наскакивали на острые края заструг или осколки льда, Филипка протяжно стонал и скрипел зубами. Но Максим, не знающий жалости к физическим страданиям, только весело покрикивал на собак.
Упряжка быстро двигалась по проливу на Запад. Скоро темный силуэт острой горы, нависшей над Гусиным мысом, исчез за их спиной в серой дымке.
Когда Максим сделал первый роздых, на востоке заалела яркая полоса. Максим радостно вскрикнул и простер к ней руки.
Филипка открыл глаза на крик и тоже увидел огненную полосу полярной зари.
Он долго смотрел на нее. Даже тогда, когда санки снова заскрипели по снегу.
Так же, как недавно он был совершенно готов умереть, так теперь он спокойно и радостно готов был итти навстречу жизни. Он не удержался и сказал Максиму:
— Ты, Максим, друг мне. Я для тебя всю жизнь работать стану.
Максим приостановился. Переложил лямку на другое плечо.
— Ты не мой, ты артельный. Для артели писарем будешь.
— Я песцов на бумажку записывать буду, как агент, — уже спокойно подтвердил Филипка.
Погруженный в зимний полусон, Нью-Олесунд казался мрачным, почти неживым. Только в стороне копи изредка грохотали вагонетки. Иногда тишину прорезал тонкий свисток паровозика-кукушки. Домики рабочего поселка темнели толевыми стенами по сторонам глубоких снежных траншей-улиц. По одной из траншей, звонко скрипя полозьями, двигались две тяжело нагруженные нарты. Иенсен бежал впереди собак, направляясь прямо к высокому дому, стоящему немного на отлете, в стороне бухты.
