Кальман Миксат - Призрак в Лубло

― Пресвятая дева, святой Йожеф! ― вскричала испуганно экономка, выронив кружку с отваром из рук, и та ― вдребезги, на сотни кусочков.

Касперек же остановился, встал у двери. На нем была синяя суконная накидка, затянутая по поясу ремнем с большой серебряной пряжкой. Выпростав из-под накидки правую руку, Касперек погрозил ею лежащему в постели бледному Любомирскому:

― Поостерегись, староста, предупреждаю! Поостерегись! Ежели еще хоть раз придет искус на мою вдову, отыщу тебя и под землей. Сквозь каменную стену пройду и сквозь дерево, а задушу, имей в виду, староста!

Он такой же был, Касперек! Пребывание на том свете нимало не изменило его облика, только голос у него стал каким-то странным, словно шел откуда-то из-под земли, и было в нем нечто потустороннее, загробное.

Так же, как появился, так и исчез. Даже шагов не было слышно, но видеть ― все видели его. На дворе он носом к носу столкнулся с гайдуком старосты. Поздоровался с ним, даже за бороду подергал. Гайдук закричал от боли, потому что в руке у Касперека так и осталась часть его бороды. Видели его стражники у ворот, которым он, пока ходил в здание управы, поручил постеречь своего коня. Один из них, польский жолнер, подвел ему скакуна, а он бросил ему злотый да похлопал по спине. Веселое привидение, ничего не скажешь! Тут Касперек вспрыгнул на своего скакуна и помчался по городу. Из ноздрей лошади вылетал красный огонь, а копыта почти неслышно касались твердой мерзлой земли. Люди в страхе разбегались во все стороны, где он только проезжал по улицам.

― Рановато что-то он возвернулся, ― испуганно повторяли суеверные старухи. ― Еще мало времени прошло, чтобы ему отогреться там, под землей. А в остальном, конечно, так все и должно было произойти. Он же как поклялся: земля пускай исторгнет из своих недр мои останки, ну вот она и исторгла.

― Счастье еще, ― болтали другие, ― что литвинка, жена Черницкого, еще в день смерти в Варшаву укатила. А то бы он сейчас ей отомстил.

― Найдет он ее и в Варшаве, ежели захочет. Видишь, привидение-то какое, на лошади! Такого еще вовек не бывало. Обычные порядочные призраки все больше пешком ходили, и опять же ― в полночь. Но видно, и Люцифер тоже не сидит сложа руки, учится и новшества всякие у себя вводит. Одно ясно, вот посмотрите, панове, не напрасно ему конь даден...

Весь город Лубло был охвачен лихорадкой. Главный судья тотчас же созвал курию на совещание, чтобы решить, что дальше делать. Здание суда окружила толпа любопытных. Целый день рождались слухи ― один удивительнее другого. Касперек являлся горожанам то здесь, то там. Сделал то-то, сказал то-то. Из города отправился прямиком в Обгард, там швырнул мяснику Освальду на колоду для рубки мяса сорок талеров и строго сказал:

― Вы, сударь, вчера были у моей жены и требовали, чтобы она заплатила мой долг, когда я еще лежал на смертном одре. Хотели даже забрать у нее за это одну телку. Так вот: в другой раз соблюдайте приличие. Возьмите свои талеры!

Сказав так, Касперек снова вскочил на коня, да не просто, а задом наперед, лицом к хвосту лошадиному.

Сам пан Освальд пришел доложить об этом в здание городского суда и там, отсчитав пять талеров на зеленое сукно стола, признался:

― Великий я грешник, благородный городской совет. Подло поступил, нечестно. С прошлой осени Касперек был мне должен только тридцать пять талеров. Но помутил мне разум грех. Подумал я, что вдова Касперек не знает точно, сколько мне был должен покойный. И сказал я ей: сорок талеров. А сегодня сосчитал я деньги, смотрю ― в самом деле сорок. Страх меня охватил, не смею я взять полученные таким путем деньги. Вот я и принес их сюда.

Главный судья весь прямо закипел от гнева:

― Убирайтесь отсюда немедленно! Вы, чего доброго, и в божий храм готовы принести такие деньги! Не стыдно вам?!

И своей судейской тростью смахнул один за другим со стола безбожные талеры, с отвращением бормоча себе под нос:

― А ну катитесь к своему хозяину, Вельзевулу!

До обеденного колокола прозаседал городской совет, но так ничего и не решил. Поохали, поахали, пока под конец не предложил пан Павловский:

― Давайте позовем священника: ubi humana deficiunt, ibi divina incipiunt auxilia[5]. Силы человека на этом исчерпаны. Бессилен человеческий, земной закон: ни меч палача, ни пуля солдата, ни сабля не берут Касперека. Так что пусть теперь принимается за дело святой отец, господин Янош Ханулкович. Коли истинный он слуга господен, пускай он и поговорит со своим господином.

И состоялась месса в отпущение грехов покойного. Но собравшиеся на богослужение жители Лубло и во время этого святого дела перешептывались о последних деяниях Касперека.

Что, мол, действительно, сидел он на коне задом наперед. И так и ехал через все село Гнездо, где еще в двух-трех местах заплатил по своим земным долгам. Нет, ничего не скажешь, честное привидение, помнит все свои долги. Зря, видно, его преподобие молитвой отправил призрака снова на тот свет. Касперек вон и сегодня опять разбрасывал ребятишкам в Обгарте мелкое серебро. Право же, ну чем плохой поступок для призрака? Оставим его побродить на земле, пока не кончится его бочонок золота. И незачем совсем обижать Касперека, найдется и ему местечко среди нас.

 (Видно, зря заложил король Сигизмунд славный город Лубло полякам. Все же как-никак ― венгерская это земля, с венгерскими нормами морали. Даже привидение и то сразу становится здесь популярным, стоит только властям начать его преследовать.)

Под вечер Касперек вернулся домой, побродив и по окрестному городскому лесу: по крайней мере, одна старушка рассказывала (эти старушки всегда ухитряются увидеть больше, чем прочие люди, хотя, казалось бы, и глаза у них послабее), как он скатился вниз по склону вместе со своим конем; так и кувыркались они: то он под конем, то конь под ним. Еще никто на свете не видел в жизни такой дьявольской скачки, слава Иисусу.

А вечером служанка Анна подавала Каспереку ужин. И ел он так, что только за ушами хрустело, не под стать какому-то разборчивому призраку. По крайней мере, так рассказывала об этом Анна на следующий день утром, у колодца. Она поведала также, что призрак Касперека вечером долго, далеко за полночь, когда уже и петухи пропели, все еще разговаривал с женой. И хоть боялась Аннушка, но все-таки пыталась подслушивать у замочной скважины. Да что толку? Говорили-то они по-польски, и служанка ничегошеньки не поняла. А под утро призрака уже и след простыл. И в постель свою разобранную он и не ложился: подушка и простыня вовсе не были помяты.