Эдгар Берроуз - Тарзан и «Иностранный легион»
– Я не понимаю, как вы терпите это, полковник, – сказал Лукас, хлопая москитов на лице и на руках.
– Виноват! – воскликнул Клейтон. – Я хотел бы показать вам мое средство.
Он поискал вокруг и нашел несколько растений, которые обнаружил ранее.
– Разотрите эти листья и натрите соком все открытые места вашего тела. После этого москиты не будут вас беспокоить.
Вскоре Клейтон нашел то, что он искал, – деревья с переплетенными ветвями на высоте примерно двадцати футов над землей. Он легко взобрался туда и начал строить платформу.
– Если кто-нибудь из вас сумеет подняться сюда, то сможет помочь мне. Мы должны сделать эту штуку до наступления темноты.
– А что это? – спросил Бубенович.
– Здесь мы будем спать сегодня ночью, а может быть, и еще несколько ночей.
Все трое медленно и неловко вскарабкались наверх. Они отрезали ветви и укладывали их между сучьями, которые выбрал Клейтон, образуя прочную платформу величиной примерно десять на семь футов.
– Не проще ли было бы построить убежище на земле? – спросил Лукас.
– Гораздо проще, – согласился Клейтон. – Но если бы мы так сделали, один из нас, возможно, оказался бы мертвым до наступления утра.
– Почему? – спросил Бубенович.
– Потому, что это страна тигров.
– Почему вы так думаете?
– Весь день я чувствовал их запах.
Сержант Розетти бросил взгляд на Клейтона и так же быстро отвел глаза в сторону.
Англичанин связал вместе несколько строп от парашюта, пока не получилась веревка, достающая до земли. Он дал конец веревки Бубеновичу.
– Потяните, когда я вас попрошу, сержант, – сказал он.
Он быстро спустился на землю.
– Чувствовал их запах! – сказал сержант Розетти.
Он был полон скептицизма.
Клейтон собрал большую вязанку гигантских «слоновых ушей», крепко привязал к концу веревки и крикнул, чтобы Бубенович поднял ее.
Три таких вязанки отправил он наверх, прежде чем вернулся на платформу. С помощью других он расстелил часть их на полу платформы, а из остального соорудил подобие удобной крыши.
– Завтра мы достанем мяса, – сказал Клейтон. – Я мало знаком со здешними фруктами и овощами. Мы должны понаблюдать за тем, что едят обезьяны.
Вокруг них была масса обезьян. Они болтали между собой, спорили и критиковали пришельцев.
– Я узнаю один съедобный фрукт, – сказал Бубенович. – Видите? На том соседнем дереве, называемом дуриан. Этот фрукт ест черный гиббон Суматры, самый большой из всех гиббонов.
– И этот спятил, – сказал Шримп. – Он и муравья-то отличить не может.
Лукас и Клейтон улыбнулись.
– Я достану несколько плодов этого… Как вы его назвали? – сказал Клейтон.
Он ловко перепрыгнул на соседнее дерево, сорвал четыре больших плода с колючей кожурой и бросил их один за другим своим спутникам.
Потом он перепрыгнул обратно.
Розетти первым разрезал свой плод.
– Он воняет. Наверное, испортился, – объявил он. Он хотел выбросить плод.
– Подожди, – предупредил Бубенович. – Я читал о дуриане. Он дурно пахнет, но на вкус хороший. Туземцы жарят его семена, как каштаны.
Клейтон внимательно слушал Бубеновича. Пока они ели плоды, он думал: «Что за страна! Что за армия! Сержант, который говорит как профессор, сам из Бруклина!» Он думал также, как мало в действительности остальной мир знает об Америке, и нацисты – прежде всего.
Любители потанцевать под джазовую музыку, повесы, «неполноценная раса»! Он вспомнил, как сражались эти парни, как Лукас требовал, чтобы экипаж покинул самолет до того, как сам он это сделает.
Наступила ночь. Звуки джунглей и голоса их обитателей теперь стали совсем иными. А где-то рядом происходило движение – невидимое и бесшумное. Неожиданно глухой кашель раздался у самого подножия их дерева.
– Что это? – спросил Шримп.
– Полосатые, – ответил Клейтон.
Шримпу было интересно узнать, что это за полосатые, но много говорить с британцем ему не хотелось. Все же любопытство, в конце концов, взяло верх над гордостью.
– Какие полосатые?
– Тигры.
– Черт! Вы думаете, это тигр ходит здесь внизу?
– Да. Два тигра.
– Черт! Я видел их однажды в зоопарке в Чикаго. Я слышал, они едят людей.
– Мы должны поблагодарить вас, полковник, что находимся сейчас не на земле, – сказал Джерри Лукас.
– Кажется, без вас мы были бы похожи на заблудившихся в лесу детей, – заметил Бубенович.
– Я читал чертовски много о действиях тренировочного подразделения в джунглях, – сказал Шримп, – но там ничего не говорилось о том, что делать с тиграми.
– Они охотятся по большей части ночью, – пояснил Клейтон, – поэтому ночью надо быть настороже. Спустя некоторое время он сказал Бубеновичу:
– Из того немногого, что я читал о Бруклине, я узнал, что бруклинцы имеют свое особенное произношение. Вы же говорите на обычном английском языке.
– Так же, как и вы, – ответил Бубенович. Клейтон засмеялся.
– Я не воспитывался в Оксфорде.
– «Бродяга» получил высшее образование в Бруклине. Он окончил шесть классов, – объяснил Лукас.
Бубенович и Розетти улеглись спать.
Клейтон и Лукас сели на край платформы, свесив ноги, и заговорили о будущем.
Они решили, что наилучшим шансом для них было бы достать лодку у дружественных туземцев, если они найдут таковых, на юго-западном берегу острова и попытаться добраться до Австралии. Они говорили об этом и о многих других вещах. Лукас рассказал о своем экипаже. Он порядком гордился своими ребятами и безмерно горевал о погибших. Далее речь зашла о Розетти.
– В действительности он хороший парень и первоклассный башенный стрелок, награжден медалью за отвагу.
– Он, очевидно, не терпит англичан, – заметил Клейтон.
Он улыбнулся.
– Для того, кто имел дело только с ирландцами и итальянцами в Чикаго, это не удивительно. И потом, у Шримпа никогда не было возможности для настоящей учебы. Отец Шримпа был убит в Чикаго во время гангстерской войны, когда Шримп еще под стол пешком ходил, а его мать, как я догадываюсь, «работала» просто проституткой в банде. И с таким происхождением, вы должны признать это, он все же неплохой парень. Он мало учился, но всегда оставался честным.
– Меня интересует Бубенович, – сказал англичанин. – Он очень умный человек.
– Да. Он не только умный, но и чрезвычайно образованный. Он окончил Колумбийский университет. «Бродяга» интересовался экспонатами в Американском музее естественной истории в Нью-Йорке, когда был студентом, так как специализировался в области ботаники, зоологии, антропологии и прочих «логий» и после окончания университета начал работать там. Он любит употреблять в речи научные названия при Шримпе для того лишь, чтобы поддразнить его.
